Лоран Бине - Седьмая функция языка

Юленька,

я вернулся из Москвы, все прошло хорошо – по крайней мере, мне так кажется. Как бы то ни было, я вернулся. Мы крепко выпили со стариком. Он был приветлив и под конец вечера как будто захмелел, но не думаю, что по-настоящему. Я тоже иногда притворяюсь пьяненьким, чтобы люди мне доверились или ослабили бдительность. Но сам я, как ты догадываешься, бдительности не терял. Я сказал ему все, что он хотел знать, только, разумеется, не говорил о тебе. Сказал, что не верю в важность рукописи, и поэтому не стал сообщать о парижской операции – хотел сначала сам убедиться. Правда, некоторые мои сотрудники считали документ важным, так что на всякий случай я все-таки отправил пару агентов – про них сказал: перестарались. Судя по всему, французские спецслужбы ведут расследование, но Жискар, похоже, делает вид, что он не в курсе. Не сможешь ли ты воспользоваться связями своего мужа и что-нибудь разузнать? В любом случае будь очень осторожна: старик теперь с меня глаз не спустит, и я не смогу прислать тебе новых людей.

Водитель грузовика вернулся, мнимый доктор, передавший тебе документ, тоже. Французам их не найти, они отдыхают на Черном море, а кроме как через них на тебя не выйти: еще двое мертвы, один оставшийся наблюдает за следствием. Знаю, что и ему досталось, но он крепкий, можешь на него рассчитывать. Если полиция до чего-нибудь докопается, он сообразит, что делать.

Позволь дать тебе совет. Документу нужен бы архив. Мы-то обычно бережем, прячем ценные бумаги, которые ни в коем случае нельзя потерять, как и нельзя никому раскрывать их содержание. Ты должна сделать копию, только одну, и отдать ее на хранение тому, кому ты можешь доверять и кто не будет знать, о чем идет речь. Оригинал держи у себя.

И еще: остерегайся японцев.

Вот, Юлечка, и все советы. Прислушайся к ним. Надеюсь, у тебя все хорошо и все сложится, как задумано, хотя по опыту знаю, что так, как задумано, никогда не складывается.

Твой заботливый старик-отец,

он же татко.

P. S.: Ответ пиши на французском, так надежнее, и заодно мне попрактиковаться.

В Эколь нормаль, за Пантеоном, есть служебное жилье. Мы в большой квартире; усталый седовласый человек с мешками под глазами произносит:

– Я один.

– А где Элен?

– Не знаю. Мы снова поругались. Она устроила ужасный скандал из-за какой-то ерунды. Или я устроил…

– Мы как раз к тебе. Можешь спрятать эту бумагу? Ее нельзя разворачивать, читать и рассказывать никому нельзя, даже Элен.

– Хорошо.

Трудно вообразить, что думает Кристева о Соллерсе в 1980 году. Да, в шестидесятые его эффектная поза, либертинаж – so French [132] Здесь: типично французский ( англ .). , патологическое бахвальство, подростковый сарказм и эпатаж в духе «всем буржуа – козью морду» могли привлечь юную особу из Восточной Европы, новоявленную гостью с болгарских берегов: допустим, так и было. Можно предположить, что пятнадцать лет спустя очарование подразвеялось, но кто знает? Зато очевидно, что у них прочный союз, в котором с самого начала все заладилось и ладится дальше: спаянная банда, в которой четко распределены роли. Его дело – пыль в глаза, светскость и всякое фиглярство. Ее же – славянский шарм, ядовитый, холодный, структуралистский, академическая закулиса, управление мандаринатом, тактические, формальные и – как без этого – бюрократические стороны их восхождения. (О его неспособности заполнить банковский чек ходят легенды.) Вместе они – машина политической войны, которая проложит путь в новый век, к апофеозу образцовой карьеры: когда Кристева будет принимать орден Почетного легиона из рук Николя Саркози, Соллерс, присутствующий на церемонии, не преминет поерничать над президентом, который вместо «Барт» произнесет «Бартес» [133] Эта ошибка действительно обсуждалась в прессе. . Good cop, bad cop [134] Хороший полицейский, плохой полицейский ( англ .). , рыбку в виде лавров отхватили и в пруд не полезли – дерзят. (Позднее Франсуа Олланд возведет Кристеву в чин командора. Президенты меняются, награды копятся.)

Адская парочка, политическая чета: пока просто запомним это.

Когда Кристева открывает дверь и видит, что Альтюссер пришел с женой, она не может – или не пытается – скрыть мину неудовольствия; в ответ Элен, жена Альтюссера, отлично зная, как ее встретят в доме, куда она нынче явилась, изображает недобрую улыбку, и инстинктивная ненависть двух женщин друг к другу вдруг становится формой сообщничества. Альтюссер с видом провинившегося ребенка протягивает букетик. Кристева спешит к раковине – положить цветы. Соллерс, которого, по всей видимости, уже накрыло аперитивом, встречает вновь прибывших наигранными восклицаниями: «Ну наконец-то, друзья хорошие… Только вас и ждем… пора за стол… Луи, дружище, мартини… как обычно?.. красного!.. хо-хо!.. Элен… вам что больше нравится?.. Знаю… „Кровавая Мэри“!.. хи-хи!.. Юлия… прихватишь сельдерей… дорогая?.. Луи!.. Как дела в партии?..»