Ольга Михайлова - Без семи праведников...

— Но разве я искал любви? Гаэтана… она… красива. Но я… я не люблю её. — Сказав это, Альмереджи помрачнел.

— Конечно. Распутник не может любить и не хочет любви — она расплавит его, как воск. Ты никогда и никого не любил. В телесном слиянии при Божьем благословении совершается таинство единения людей: под видимым союзом тел происходит невидимое соединение душ. В блуде же нет единения душ, и человек раскалывается, опрокидывается навзничь, в нём дробится душа, теряется целостность. От разрушенного и зловонно смердящего человека удаляется Дух Божий, а вместе с ним — и подлинная Любовь. Но подлинно ли… — Портофино умолк.

— Что?..

— Подлинно ли ты не любишь? Распутство застит тебе глаза, но разве душа и сердце твои не влекутся к девице? Ты услышал слова нелюбимой и ненужной тебе — почему же они распрямили и выправили тебя? Почему ты вдруг возненавидел распутство? Почему ты пришёл сюда?

Ладзаро усмехнулся.

— Распрямили? А мне всё казалось, что меня кривит и переламывает.

Теперь усмехнулся Портофино.

— Нет, Ладзарино, что-то в тебе любит девицу. Самое чистое в тебе.

— Во мне — чистое? — Ладзаро сморщился и опустил голову. Он был странно смущён и взволнован.

Поспешил уйти.

Между тем мессир д'Альвелла, как пёс, ухватив за хвост мотив преступления, продолжал рьяно разматывать клубок. Убийство банкира свидетельствовало, что негодяй замёл все следы и одновременно, казалось бы, говорило, что больше убийств не будет. Но последнее было лишь догадкой. В принципе, Бартолини и Тассони погибли, вероятно, лишь потому, что о чём-то догадались или что-то видели. Но от догадок не застрахован никто.

Однако если о личности убийцы догадались Франческа Бартолини и Иоланда Тассони, то неужто у него мозги хуже, чем у женщин? Что они могли понять? И о ком, если оказались убитыми — одна в коридоре, другая — у себя в комнате? При этом Тассони была ещё и изнасилована. Но в те дни дворцовые потаскуны не шлялись по фрейлинам — герцогинь не было, не было и дежурств — все были на виду.

Джанмарко Пасарди, видимо, ни в чём не виноват. Он не знал ни о жульничестве, ни о намерениях негодяя. Но он знал самого убийцу в лицо — и его не стало. Не стало единственного человека, который мог твёрдо назвать имя. Невозможно было понять, убили его раньше, чем Франческу, Иоланду и Антонио — или в один день. Нельзя установить — в какой последовательности убиты эти четверо: кто стал первой жертвой убийцы, а кто — последней. Но один — Антонио — отравлен, а трое остальных — зарезаны. Последние убийства — дагой — говорят о том, что убийца понимал, что не сможет заставить свои жертвы выпить или разделить с ним трапезу. А убийство Франчески — в наиопаснейшем месте, в коридоре, было свидетельством того, что убийца не мог ждать ни минуты. Что поняла Франческа? Что она могла понять?

Но теперь Тристано подлинно осознал правоту Даноли и Портофино. Он искал мерзавца — откровенного и явного, как Пьетро Альбани. Нет. Убийца был оборотнем. Для Антонио он был другом и внушал доверие. С ним выпила Черубина Верджилези и его ни в чём не подозревали Джезуальдо Белончини и Тиберио Комини. Кто этот подлец, внушающий абсолютное доверие своим жертвам?

Снова был вызван Ладзаро Альмереджи и его вид, подлинно больной и изнурённый, удивил д'Альвеллу.

— Что это с тобой, Ладзарино?

Хоть только накануне Ладзаро слёзно каялся в грехе постоянной лжи, сейчас согрешил снова. Извиняло грешника только то, что он не извлекал из оного искажения истины никакой пользы для себя.

— Перебрал с вечера…

Тристано д'Альвелла недоверчиво покосился на дружка, ибо винных паров возле него совсем не заметил, но подумал, что это неважно.

— Ты сказал, что Франческа Бартолини сама тебя нашла и хотела поговорить.

Лицо Альмереджи окаменело.

— Да. Она странная была. Словно пьяная слегка. Глаза горели.

— Что она точно сказала?

— Что ей посоветоваться со мной нужно об очень важном. Это неотложно, мол. Я сказал, что к герцогу иду, а после сразу зайду к ней. Я заинтересовался. Она не в себе была.

— И больше ничего?

Альмереджи покачал головой.

— А до этого ты её когда видел?

Ладзаро нахмурился.

— С Троицы я к ней не заглядывал.

— Что так? Не твоя очередь была? А! Понимаю, Чурубины не стало и вы все у Франчески и столпились. Так ведь Альбани сбежал… Как же это ты себя отодвинуть позволил?

Лицо Ладзаро Альмереджи перекосилось. Он взъярился.