Наташа Полли - Утесы Бедлама [litres]

Я часто возвращался в Перу, чтобы повидаться с Инти. Теперь я неплохо говорил на кечуанском, хотя здесь он звучал очень современно. Все же я заставлял Инти использовать лишь самые древние слова, никакого испанского. Служители монастыря говорили иначе. Здесь мой язык звучал резко, но когда мы встретились с распорядителем на ступенях монастыря, мы поняли друг друга. Он выглядел довольным, хотя и держался напряженно. Я хотел сказать, что прибыл без армии и что поводов для беспокойства не было, но он тревожился не из-за меня.

Перед лестницей во внутреннюю часть монастыря, в которой жили монахи, на пьедестале стояла маркайюк. Она держала в руках скелет человека, скрепленный металлическими прутами. Кости были маленькими и тонкими: возможно, это был скелет девочки.

– Вот чего вам стоит остерегаться, – сказал распорядитель с суровостью, которой я не заслуживал. Мы остановились, и лишь тогда я заметил, что за нами шли два стража – высокие, угрюмые мужчины с гравировкой кондоров на своих доспехах.

Я не мог смотреть на маркайюк и кости. Она должна была устрашать, но меня беспокоила не мрачность статуи. Я никогда не боялся костей, а скелет девочки сохранился очень хорошо. Точно так же я не мог смотреть на французские открытки: мешало бессмысленное ханжество, появившееся из-за того, что я никогда не был женат. Головы статуи и девочки были так близко, что, наверное, они целовались, когда маркайюк застыла. Кем бы ни была девочка, она была калекой. Ее бедренная кость была искривлена. Значит, девочка жила в Бедламе. Я не знал, умерла ли она случайно, оказавшись в ловушке, или покончила с собой.

– Он уже проснулся? – спросил я, сменив тему. – В письме вы говорили, что это должно произойти на этой неделе.

– Он шевелился последние несколько дней. Доктор сказал, что он должен очнуться после обеда или ночью. Их пульс приходит в норму за несколько дней до пробуждения, и состояние покоя становится похожим на сон. – Распорядитель замолчал, и между нами повисла колючая тишина. Его что-то беспокоило, но я не стал расспрашивать. Распорядители монастыря всегда напоминали мне швейцарских гвардейцев. Должно быть, в этом заключалось их призвание, и никто не хотел говорить лишний раз о маркайюк. Несколько мальчиков, сидевших на лестнице, не спускали с нас глаз.

– Сэр, есть ли какие-нибудь… – Они перевели взгляд на меня. Мальчики спрашивали о Рафаэле.

– Пока что нет, – ответил распорядитель. Затем он резко обратился ко мне: – Иногда они совсем не просыпаются. Что-то идет не так, и… – Он показал рукой на маркайюк перед лестницей и перевел взгляд на следующий этаж, на котором находилась комната с балконом, выходящим на город. Распорядитель нервничал. Нервничали все. Единственный в своем поколении Рафаэль должен был очнуться, сохранив свой разум.

– Он подает какие-то признаки этого?

– Насколько нам известно, нет, но нельзя быть уверенными. – Мужчина сглотнул. – Вы находитесь здесь по его приглашению, но вы должны знать все правила. Кто-то объяснил вам?

Я покачал головой.

Мне разрешалось трогать маркайюк, но лишь неглавной рукой. Ни при каких обстоятельствах я не должен был позволять ей трогать меня не плоской ладонью. Если маркайюк неожиданно заснет, я застряну в ее хватке, и никто не будет разбивать пальцы святыни, чтобы спасти меня. Если это могло произойти, я должен был сделать шаг назад и объяснить, почему. Если я говорил на кечуанском, я должен был использовать слова в соответствующем для их местоположения стиле. Если я не мог написать сообщение узелками, я мог обратиться за помощью к писарям. И я не должен был оставаться в комнате с маркайюк наедине. По словам распорядителя, меня собирались охранять стражи. Маркайюк были сильными и не всегда помнили об этом. Стражи должны были помочь мне, если бы произошел инцидент. Если инцидент произошел, я не должен был мстить маркайюк, если не хотел к утру оказаться четвертованным на алтаре. Мне хотелось спросить распорядителя, как часто это случалось, раз он упомянул об этом.

Наконец меня отвели в комнату. Она выглядела, как и раньше. Я не стал выходить на балкон. Рафаэль лежал там же, где я его оставил. Его одежда выглядела новой. Я почувствовал, словно прошедшие двадцать лет были петлей, которая привела меня в то же место и тот же час. Раньше монастырь казался чем-то призрачным, когда я думал о нем. Теперь призрачным казалось все остальное. Я не мог поверить, что за это время прожил больше половины своей взрослой жизни.