Кэндис Проктор - Почему исповедуются короли

Уже более тридцати лет Джарвис служил Ганноверской династии, отдавая свой феноменальный ум и незаурядные способности делу сохранения и упрочения отечества и его монархии. Признаваемый многими реальной опорой шаткого правления принца Уэльского, он с уверенностью вел Британию сквозь десятилетия военных действий и подспудно назревавших социальных волнений, которые с легкостью могли поглотить ее.

Сейчас барон стоял у окна с видом на Пэлл-Мэлл, уделяя равное, на первый взгляд, внимание как переднему двору резиденции, так и невысокому веснушчатому шотландцу, который прислонился спиной к камину, завернув наперед полы своего изысканно скроенного пальто, чтобы лучше согреть филейные части.

У Ангуса Килмартина было маленькое костлявое лицо с несоразмерно крупными чертами и копна вьющихся мелким бесом медно-рыжих волос, что в сочетании придавало коротышке почти комичный вид. Но в случае с шотландцем внешность была обманчива. Килмартин слыл проницательным, корыстным и совершенно аморальным типом. Щедро вкладывая средства в тщательно отбираемые предприятия, связанные с военными поставками, он за двадцать лет превратился в одного из богатейших людей Британии.

– Вопрос в том, – обронил Килмартин, – означает ли что-то его смерть?

Джарвис вытащил табакерку и открыл украшенную филигранью эмалевую крышку одним щелчком гибкого пальца.

– Для кого-то, несомненно, означает. А вот должна она беспокоить нас или нет, еще предстоит выяснить.

– Неужели?

Тишина в комнате внезапно сделалась опасно напряженной.

– Вы сомневаетесь в моей оценке ситуации или в моей правдивости? – с обманчивой невозмутимостью поинтересовался барон.

Щеки шотландца пошли багровыми пятнами.

– Я… Вы, конечно же, понимаете мою обеспокоенность?

– Ваша обеспокоенность излишня. – Поднеся щепотку табаку к ноздре, вельможа вдохнул. – Что-то еще?

Пальцы шотландца крепче сжали поля шляпы, которую он держал в руках.

– Нет. Всего доброго, сэр.

Отвесив четко выверенный поклон, он развернулся на каблуках и вышел.

Джарвис все еще стоял у окна, вертя табакерку, когда услышал в приемной странный вопль своего секретаря; мгновение спустя в кабинет, не утруждая себя стуком, размашисто шагнул виконт Девлин.

– Пожалуйста, входите, – сухо бросил барон.

По губам визитера скользнула жесткая улыбка.

– Благодарю.

Недавно этому молодому мужчине, высокому и худощавому, со слегка воинственной осанкой, напоминавшей о службе в кавалерии, исполнилось тридцать лет. Два года назад Джарвис предпринял попытку убить его.

Тогда барон не предвидел, насколько сильно пожалеет впоследствии о той редкостной неудаче.

Сунув табакерку в карман сюртука, он нахмурился:

– Как поживает моя дочь?

– Она благополучна.

Джарвис фыркнул. Его собственная жена, леди Аннабель, за годы брака проявила множество недостатков, однако на сегодняшний день самым непростительным ее изъяном была неспособность обеспечить супруга здоровым наследником мужского пола. Претерпев множество выкидышей и мертворождений, баронесса смогла подарить ему всего лишь двоих детей: неутешительно болезненного и идеалистичного сына по имени Дэвид, безвременно обретшего могилу на дне моря, и дочь Геро.

Рослая, крепкая, блистательно умная, Геро была именно тем ребенком, который порадовал бы отца, родись она мальчиком. Однако как дочь она оказалась далека от удовлетворительного. Волевая, непростительно начитанная и опасно радикальная в своих взглядах, строптивица в раннем возрасте дала зарок не выходить замуж и посвятила годы череде шокирующих проектов, но тем не менее позволила этому ублюдку Девлину обрюхатить себя. Джарвис так и не понял, что же доподлинно произошло между ними, но, вопреки своему обыкновению, не испытывал никакого желания узнать больше, чем ему стало известно.

Сейчас двое мужчин с противоположных концов комнаты смотрели друг на друга, и воздух потрескивал от их обоюдной враждебности.

– Что вы можете рассказать об Армоне Вондрее? – поинтересовался Себастьян. – И не трудитесь притворяться, будто не знаете такого. Я видел вас вместе.

Пройдя к письменному столу, Джарвис удобно устроился за ним в кресле в стиле Людовика XIV, вытянул ноги, скрестив их в лодыжках, сложил руки на своем немаленьком животе и преувеличенно вздохнул:

– Уже занимаетесь смертью того молодого французского врача, да? Как там его звали?

– Дамион Пельтан.