Борис Акунин - Нефритовые четки

Больше на кладбище никого не было – так, во всяком случае, считал Фандорин до тех пор, пока его внимание не привлёк неприятный звук: будто кто-то смачно, что называется, от души харкнул.

Вице-консул оглянулся и увидел за невысокой бамбуковой оградой, отделявшей буддистское кладбище от соседнего христианского, человека в брезентовой куртке и полосатой матросской рубахе. Он стоял, опершись на перекладину и наблюдал за похоронами с явной враждебностью. Красная, поросшая пегой щетиной рожа дёргалась злобным тиком. Одна нога зрителя была обута в стоптанный сапог, вторая, деревянная, свирепо постукивала по земле.

Какой-то конгресс инвалидов, подумалось Фандорину, и он поморщился – устыдился собственного жестокосердия.

Тут одноногий совершил поступок, заставивший вице-консула и вовсе покраснеть от стыда – уже не за себя, а за всю европейскую расу. Несимпатичный гайдзин (так в Японии называли иностранцев) плюнул через ограду коричневой табачной слюной, хрипло загоготал и выкрикнул по-английски:

– Мартышкины похороны! Всех бы вас закопать, макаки чёртовы!

Преподобный Согэн покосился на нарушителя чинности, но молитвы не прервал. Вдова же дёрнулась, как от удара, и её бледное лицо сделалось ещё белей. Фандорин знал, что Сатоко понимает по-английски, а стало быть, отвратительную выходку нельзя было оставлять без последствий.

Эраст Петрович почтительно отступил на несколько шагов, потом, стараясь привлекать к себе поменьше внимания, развернулся и быстро направился к невеже.

– Вон отсюда, – сказал он тихим, звенящим от ярости голосом. – Иначе…

– Кто ты такой, япошкин прихвостень? – уставился на него инвалид бесстрашными выцветшими глазами. – Не тявкай на старину Сильвестера, не то он попортит твою смазливую мордашку.

В здоровенной ручище что-то щёлкнуло, из кулака выскочило лезвие испанского ножа.

– Я вице-консул Российской империи Фандорин, – назвался Эраст Петрович. – А вы к-кто?

– Я вице-консул Господа нашего на этом кладбище. Понял ты, заика несчастный? – в тон ему ответил Сильвестер, ещё раз сплюнул и заковылял прочь, в сторону каменных надгробий, увенчанных крестами.

Кладбищенский смотритель или сторож, догадался Фандорин и пообещал себе, что после похорон непременно наведается к приходскому священнику – пусть сделает грубияну внушение.

Когда коллежский асессор вернулся к могиле, церемония уже закончилась. Настоятель пригласил всех к себе, выпить в память об усопшем.

– Вот желание Мэйтана и осуществилось, – благодушно промурлыкал преподобный, когда послушник наполнил чарки подогретым сакэ, которое в монастыре называли хання, то есть «ведьмин кипяток». – Он хотел стать буддой и стал, только не при жизни, а после смерти. Так оно ещё лучше.

Помолчали.

Через открытые перегородки из сада дул свежий ветерок, по временам покачивая священный свиток, висевший над головой настоятеля.

– Ибо смерть должна быть ступенькой вверх, а не топтанием на месте. Если ты уже стал буддой, то куда после этого подниматься? – продолжил Согэн, смакуя вино.

Женщины – Сатоко и та, вторая, похожая на головастика (Эраст Петрович уже знал, что её зовут Эми Тэрада), – молитвенно сложили руки, причём Эми ещё и сочувственно покивала своей замысловатой причёской. Сидела она не нормальным образом, на коленях, а в специальном станке, куда её пристроил слуга, прежде чем удалиться.

Понимая, что это лишь начало пространной проповеди, Фандорин решил повернуть разговор в ином направлении, занимавшем его куда больше, чем благочестивые рассуждения.

– О кончине святого отшельника ходят самые диковинные слухи, – сказал он. – Г-говорят вещи, в которые невозможно поверить…

Лицо настоятеля залучилось добродушной улыбкой – как и следовало ожидать, Согэн отнёсся к гайдзинской невоспитанности снисходительно. Улыбка означала: «Всем известно, что некоторые иностранцы могут выучить японский язык так же хорошо, как этот голубоглазый дылда, но приличным манерам обучить их невозможно».

– Да, наша мирная обитель подверглась тяжкому испытанию. Некоторые даже говорят, что над Храмом Преумножения Добродетели повисло проклятье. Мы опасаемся, что количество паломников теперь уменьшится. Хотя, с другой стороны, многих, наверное, привлечёт аромат таинственного. Мир Будды иногда подобен залитой солнцем равнине, а иногда – ночному лесу. – Повернувшись к вдове, преподобный мягко сказал. – Я знаю, дочь моя, как тяжело вам говорить об этом ужасном происшествии, перевернувшем вашу жизнь и омрачившем мирное существование нашей обители. Но слова – лучшее средство против горя, они так поверхностны и легковесны, что, облачив в них свою печаль, вы тем самым облегчаете бремя, гнетущее вашу душу. Чем чаще вы будете рассказывать эту страшную историю, тем скорее ваша душа вернёт утраченную гармонию. Поверьте, я знаю, что говорю. Это ничего, что я и Тэрада-сан знаем все подробности, мы послушаем ещё раз.