Андрей Воронин - Рукопись Платона

Калека выпил вино, вынул из кармана трубку и кисет, но вовремя спохватился и спрятал курительные принадлежности от греха подальше. Иезуит сделал вид, что ничего не заметил.

— Так вот, — продолжал калека, рассеянно почесывая грудь под грязными лохмотьями рубашки. — Как я уже говорил, мины под стены кремля были подведены заранее. Это избавило нас от адского труда, но в такой предусмотрительности была и своя слабая сторона: порох мог отсыреть за то время, что лежал в земле. В точности следуя распоряжениям майора, я вывел свой взвод к северной стене укрепления и приступил к проверке мин, опасаясь, что под покровом ночной темноты мои люди попросту разбегутся, как тараканы, бросив меня одного. Я стоял на месте, потихоньку замерзая, и наблюдал за тем, как бродят вдоль стены огни коптящих смоляных факелов, которыми были вооружены мои саперы. С переправы доносился адский шум, и, признаюсь, я вслушивался в него не без зависти. На востоке полыхало дымное зарево, и я все время ожидал появления оттуда казачьего разъезда. Тут ко мне подбежал Арман — я говорил вам о нем, тот самый капрал, который помог мне справиться с Мерсером, — и доложил, что в подземелье под северной башней что-то неладно. Что именно, он объяснить не смог — бормотал что-то о бочонках, просыпанном порохе, капающей со свода воде...

— И вы ничего не заподозрили? — удивился отец-иезуит, приподняв тонкую бровь.

— Простите, святой отец, но что я мог заподозрить? Принимая во внимание обстановку, капрала можно было понять: ему было недосуг разбираться, что происходит с миной. Заметив признаки неисправности, он поспешил доложить о своих подозрениях мне, своему командиру. Так, по крайней мере, мне тогда показалось... Да и как я мог подозревать в чем-то Армана после того, как он вступился за меня у костра?

— У него были причины желать вам вреда? — спросил отец-иезуит, подливая калеке вина.

Инвалид немного помедлил с ответом, с сомнением заглянул в кубок и задумчиво шевельнул бородой.

— Признаться, да, — сказал он. — Мне неприятно об этом вспоминать, но ведь вы, в конце концов, священник и я могу быть откровенным с вами, не так ли?

— Считай, что ты на исповеди, сын мой, — успокоил его иезуит. — Покайся в своих грехах, и властью, данной мне Господом, я отпущу их тебе.

— Что ж, пожалуй, — сказал калека. — Грешок, святой отец, был из тех, что вполне простительны солдату, уходящему на войну. Перед самым началом злосчастной русской кампании мне повстречалась в Нанте одна сговорчивая служанка. Дело это вполне житейское и даже обыкновенное. Девица, однако же, оказалась настолько глупа, что уже едва ли не заказала себе подвенечное платье. Само собой, женитьба не входила в мои планы; начались преследования, скандалы, слезы, и я был счастлив, получив приказ о выступлении. И только перейдя Березину, я совершенно случайно узнал, что мой капрал Арман доводится родным братом той самой вздорной особе. Наведя справки, я выяснил, что он настоятельно добивался перевода именно в мой взвод; вот тут-то, признаюсь, мне стало не по себе. На войне как на войне, святой отец, и порой случается так, что, идя в атаку на противника, человек погибает от пули, угодившей ему почему-то не в лоб, а в затылок. Но Арман показал себя отменным служакой и ни разу ни словом, ни взглядом не дал понять, что ему хоть что-нибудь известно о моих отношениях с его сестрой. В конце концов я уверился в том, что он ничего не знает, ибо в противном случае... Ну, словом, подобного коварства было трудно ожидать от саперного капрала, да еще на войне, где он сам в любой момент рисковал погибнуть.

Отец-иезуит, имевший на сей счет несколько иное мнение, почел за благо лишь уклончиво пожать плечами. Впрочем, его собеседник, основательно подогретый вином, которое щедрой рукой подливал святой отец, казалось, не нуждался в поощрительных репликах: рассказ о собственных злоключениях захватил его, словно описываемые события имели место не три года, а три дня назад.

— Признаться, я настолько замерз, — продолжал бывший лейтенант саперных войск Клод Бертье, — что был даже рад случаю сдвинуться с места. Понимаю, это звучит странно, но в тот момент я думал не столько об опасности, сколько о том, что в подвалах башни хоть чуточку теплее, чем на этом пронзительном зимнем ветру. Поэтому я без раздумий последовал за капралом, который с неожиданной быстротой пошел вперед, освещая дорогу смоляным факелом.

Миновав выбитые двери, мы спустились в подземелье по длинной лестнице с выщербленными каменными ступенями. Поначалу под ногами у нас путался разнообразный мусор — битый кирпич, брошенное оружие, какое-то трофейное тряпье и даже парочка окоченевших до каменной твердости трупов, — но по мере того как мы углублялись в лабиринт каменных коридоров и казематов, эти следы войны становились все менее заметными. Арман уверенно шагал впереди; в пляшущем свете факела я хорошо видел выдолбленную в каменном полу канавку, по которой был проложен фитиль. Он выглядел неповрежденным; когда я спросил, что вызвало тревогу капрала, тот ответил, что мы уже почти дошли: по его словам, подозрительный участок находился за поворотом коридора.