Андрей Воронин - Рукопись Платона

— Майн готт, найн! Нет, ни в коем случае! — нимало не смущенный этим заданным в лоб вопросом, воскликнул немец. — Это просто царапина, пустяк, не заслуживающий вашего внимания. Представьте, меня подвело любопытство. Сегодня я работал у северной башни кремля, делал зарисовки предместья, унд дер тойфель... простите, фройляйн, какой-то бес толкнул меня поинтересоваться, что там внутри. Я, знаете ли, люблю старинные постройки — башни, крепости, замки, заброшенные храмы... Так вот, вообразите себе, ползая по грудам битого кирпича внутри башни, я оступился, упал и, как видите, оцарапал руку. Испачканная одежда не в счет, но я так основательно расшибся, что не менее получаса просидел на месте, пытаясь отдышаться.

— Вот оно что! — обрадовалась княжна. — А я-то испугалась... Видите ли, я нынче была у северной башни, видела ваш треножник, но вас так и не нашла...

Она намеренно подвесила конец фразы в воздухе, обозначив тоном многоточие, но немец не обратил на эту тонкость внимания.

— Как неловко вышло! — воскликнул он с огорчением. — Как глупо! Выходит, из-за собственной любознательности я не только едва не убился, но еще и лишил себя вашего общества? О майн готт!

Это были совсем не те слова, которые ожидала услышать Мария Андреевна. Если бы немец действительно сидел в башне, баюкая ушибленную руку или, к примеру, бок, он непременно услышал бы крики княжны, которая звала его перед тем, как уйти. Даже если бы он не имел сил крикнуть, ничто не мешало ему сейчас в этом признаться: да, слышал, но не мог ответить... Да и непохоже было, чтобы он так уж сильно расшибся. Рука поцарапана, но в остальном герр Пауль выглядел, двигался и говорил так же, как всегда, — быстро, легко и непринужденно.

Следовательно, немец лгал. Мария Андреевна опустила глаза и еще раз оглядела его тяжелые пыльные сапоги. Носки их были исцарапаны вдоль и поперек, и лишь теперь она заметила, что одни царапины свежо белеют, а другие — по всей видимости, более старые — тщательно замазаны са-пожною ваксой. Конечно, царапины эти могли появиться в результате обследования упомянутых Хессом заброшенных храмов, замков и крепостей, но княжна в этом сомневалась: немец уделял слишком много внимания своему туалету, чтобы тащить за собой через всю Европу столь непрезентабельную обувку, как эти битые-перебитые сапоги.

— Да, история вышла прискорбная, — согласилась княжна.

— Преглупая, хотите вы сказать, — возразил Хесс. — Надеюсь, вы потратили не слишком много времени, пытаясь меня разыскать?

— О нет! Я ведь заглянула туда мимоходом, полюбовалась вашим наброском и сразу же ушла, решив, что вы... Ну, словом, что вы отлучились по делу. К слову, рисунок, который я видела, просто превосходен. Надеюсь, вы покажете мне другие?

— Разумеется, — сказал Хесс, — но только после того, как умоюсь и приведу в порядок одежду.

— Прошу прощения, — потупилась княжна. — Я была так взволнована, что, кажется, позволила себе забыть об учтивости. Вы устали, вы ранены, а я держу вас в дверях и утомляю расспросами!

— Полно, фройляйн Мария! — воскликнул Хесс. — Беседа с вами излечивает любые раны, как чудодейственный бальзам. Я снова бодр и свеж и буду к вашим услугам не далее как через полчаса.

Расставшись с немцем, Мария Андреевна велела подавать ужин. Хесс вышел к столу умытый и свежий, благоухая одеколоном и сияя, как новенький пятак. За едой они по обыкновению болтали о пустяках, не касаясь серьезных тем, которые, по утверждению герра Пауля, могли повредить пищеварению. Немец поражался произошедшим в доме переменам и хвалил вкус княжны; Мария Андреевна в шутливом тоне напомнила ему об обещании сделать копию с портрета старого князя, и обещание было ей дано повторно: Хесс торжественно поклялся, что выполнит заказ, как только покончит с набросками для кузена Петера.

После ужина по уже установившейся традиции немец показал княжне сделанные за день наброски. Мария Андреевна опять, как всегда, нашла их очень милыми.

— А вот этот просто чудо, — сказала она, разглядывая тот самый рисунок, что привлек ее внимание днем. — Не знаю, в чем тут дело, но я бы дорого отдала за то, чтобы иметь его у себя. Но я не смею просить вас продать мне его, ибо он предназначен для вашего кузена Петера.

— Пфуй, — сказал Хесс. — Вряд ли кузена Петера огорчит то, о чем он не узнает. К тому же, познакомившись с вами, он сам наверняка забыл бы обо всем на свете. Посему считайте рисунок своим. И не говорите о деньгах, умоляю вас! Это просто маленький подарок, вряд ли достойный вас.