Чарльз Паллисер - Непогребенный

– В самом деле? Звучит в высшей степени неправдоподобно.

Я вкратце пересказал историю, услышанную нами от старого джентльмена.

– Полнейшая чушь, – живо заметил доктор Локард.– Эта версия решительно противоречит той, весьма убедительной, которая известна капитулу и передается из поколения в поколение. Посторонних в нее никогда не посвящали, так как она представляет каноников в неблагоприятном свете. – Он улыбнулся.– От вас тем не менее я ее не скрою. Ее источник – один из каноников, Синнамон. Он видел, как солдаты начали грабить казначейство и как Фрит примчался туда из нового дома настоятеля. Синнамон и сам поспешил в казначейство, где обнаружил настоятеля, который дрался с одним из каноников.

– Благие небеса! Кто это был?

– Холлингрейк, библиотекарь.

– Поразительно, – воскликнул я, вспомнив, как доктор Локард сам утверждал, что эти двое совместно подделали документ.– Он ведь был тогда уже казначеем?

– Да, вы правы! Историю капитула вы знаете лучше меня. Фрит пытался опрокинуть лампу, чтобы устроить в казначействе пожар.

– Фрит хотел сжечь казначейство? Это неслыханно!

– Теперь вы понимаете, почему эта история хранилась в тайне. Фриту удалось разжечь огонь, и Синнамон стал его тушить. Холлингрейк вырвался из рук Фрита и, пока Синнамон удерживал настоятеля, кинулся к сундуку, открыл его и вынул какую-то бумагу, похожую на документ. Увидев это, Фрит бросился на Холлингрейка, и завязалась потасовка. Настоятель осыпал казначея ударами и ругательствами. Затем каноникам пришлось спасаться бегством из охваченного огнем здания. Когда они оказались на улице, в дело вмешались солдаты и оттащили Фрита от Холлингрейка, но тот бросился на него снова и стал бить его, лежачего, ногами; именно в этот момент один из солдат, к несчастью, разрядил во Фрита свое ружье.

Невольно я выпалил:

– Меня удивляет, что вы полностью отвергаете историю мистера Стоунекса и в то же время верите этой!

– Я верю в нее именно потому, доктор Куртин, что она так невероятна и позорит капитул. Тот факт, что она запомнилась и передавалась из поколения в поколение, придает ей вес.

– Значит, логика такова: чем скандальней история, тем она правдоподобней.

– Какой смысл Синнамону лгать? Что он от этого выигрывал?

– Кто знает? Однако, по его словам, Фрит побежал в казначейство, а не в библиотеку? – Мне вспомнилось, как мистер Стоунекс отверг свидетельства, упомянутые Пеппердайном, на том основании, что библиотека не видна из окна столовой.

– Помещения тогдашнего казначейства нынче принадлежат библиотеке. Казначейство было так серьезно повреждено, что пришлось перевести его в другое здание.

Выходит, свидетели, о которых говорил Пеппердайн, могли быть правы! Задумавшись о том, что вытекало из такой возможности, я спросил:

– А этот Синнамон не был, случайно, регентом?

– Да, был. По-вашему, это имеет значение?

– Возможно.

Собственно, у меня в голове зародилась некая гипотеза: я пытался представить тогдашнюю политику капитула, размышляя о своем собственном колледже, где внутри замкнутой группы людей с несколько отвлеченными интересами многие годы копились обиды и взаимное непонимание.

В тот же миг пробили соборные часы, и доктор Локард встал.

– К сожалению, мне пора возвращаться к своим обязанностям.– У лестницы он обернулся.– Очень надеюсь, что ваше свидетельство не помешает жюри установить истину: Перкинс обшарил дом в поисках завещания.

– Я должен описывать то, что видел, доктор Локард. Таков долг свидетеля.

Поколебавшись, он добавил:

– Как я понимаю, показания Фиклинга расходятся с вашими?

– Ему не так бросился в глаза беспорядок, только и всего.

– И все же... вы не думаете, что давать в суде противоречивые показания было бы несколько неловко?

Пожелав мне на прощание доброго утра, он стал спускаться. Когда эхо его шагов затихло в углах старинного здания, я сел и принялся рассматривать манускрипт. Доктор Локард лишил меня радости от находки, и я негодовал на него за это. Кроме того, меня раздражало, что он, лучше постигнув историю Бергойна, старается уязвить меня своим превосходством. У меня было чувство, что он играет со мной, как удильщик с рыбой. Что означал этот мальчик, умерший в ночь гибели Бергойна? Существовала ли связь между этими двумя смертями, а если да, то какая? Я не мог понять, на что намекал библиотекарь. Но меня преследовал образ настоятеля, который поджигает строения собственного собора на собственной площади, а за несколько минут до гибели затевает отчаянную драку с другим каноником. Если эти картины соответствовали действительности, то что за ними стояло?