Чарльз Паллисер - Непогребенный

– Не так сильно, как прихожан, – заметил Остин.

– Посему обе стороны будут равно довольны, если орган неделю-другую простоит без дела.– Потом он мягко добавил: – Но, похоже, мне в любом случае не придется больше на нем играть.

– Правда ли, что починка займет столько времени? – спросил Остин.

– А знаешь...– начал Слэттери. Проигнорировав вопрос Остина, он вознаградил его заговорщической улыбкой, обращенной также и ко мне. – Я выяснил у этого придурка Бал-мера, смотрителя, как рабочих угораздило наворотить дел. Во вторник вечером в соборе появился какой-то любитель совать нос в чужие дела и стал убеждать этого зануду Газзарда, что первоначально задуманный план работ губителен, и предложил новый, от которого пошли все беды. Газзард – чтоб его черт побрал – передал этот нескладный совет Систерсону, поскольку Балмер как раз хоронил кого-то из своих бесчисленных братьев и сестер. И ризничий – чего и ждать от такого безмозглого идиота? – распорядился пустить трубы другим путем и навлек на свою дурацкую башку кучу неприятностей.

– Я подозреваю, рабочие сделали не совсем то, что им посоветовали, – сказал я.– А следование первоначальному плану привело бы к еще более печальным результатам.

– Так испортить дело вряд ли смог бы даже остолоп Балмер. Теперь им придется укреплять часть пола и стену трансепта, и один черт знает, когда это кончится. Того и гляди, все треклятое здание обрушится на их пустые головы. Но мне-то теперь что за дело?

Он усмехнулся и сделал большой глоток эля. Я поймал взгляд Остина и отвел глаза.

– Не обитаете ли вы, мистер Слэттери, в одном из этих прелестных домиков на Соборной площади? – спросил я, чтобы перевести разговор на менее щекотливую тему.– Они на редкость живописны.

– К сожалению, нет. По сравнению с моим обиталищем даже хибара Фиклинга покажется епископским дворцом. Я живу в квартире на занюханной улочке, здесь, поблизости.

Следуя ходу собственных мыслей, я спросил наобум:

– Ваша супруга, должно быть, досадует, что к вашей должности не прилагается один из этих замечательных старых домов близ собора.

– Моя супруга? – Он удивленно улыбнулся, потом вскинул голову и рассмеялся.– La dame n'existe pas [6].

Остин не поднимал взгляда. Неужели я неправильно понял разговор, подслушанный в баре? Они ведь упоминали «супружницу» Слэттери?

– Понимаю, в чем дело.– Улыбка Слэттери напоминала лисий оскал.– Вы слышали, что обо мне болтают. Подхватили одну из злобных сплетен, без которых горожанам жизнь не в радость. Что они говорили?

Я не склонен к поспешным суждениям, но тут понял, что Слэттери мне решительно не нравится. Он походил на завсегдатая баров, а мне это было совсем не по душе. Он то бахвалился, то строил из себя жертву и, судя по всему, был убежден, что имеет право получать жизненные блага даром, не обременяя себя трудом. Мне встречалось немало студентов-старшекурсников, похожих на него: озлобленных младших сыновей или отпрысков обедневших семейств. Я огорчился тому, что Остин тесно сблизился с таким человеком.

– Хватит, Мартин, – вмешался Остин.

– Кто это наболтал? Похоже, старая кумушка Локард? Фиклинг говорил, что вы с ним накоротке.

Положительно, этот молодой человек был невыносим.

– Нет, уверяю вас, мистер Слэттери, я ни с кем не обсуждал ваши дела. Да и с чего бы? До сих пор я едва знал о вашем существовании.

– В этом городе полно ядовитых языков, и мне знакомы по крайней мере трое: Локард, его вкрадчивый лизоблюд Куитрегард и это трепло Систерсон.

– В каждом замкнутом сообществе люди любят сплетничать, и не всегда со зла, – мягко проговорил я.– Но можно не обращать на это внимания. Собственно, как и на другие вещи. Вам не кажется, что для счастья нужно очень немногое? Книги, музыка, несколько добрых друзей.

– Нет. Совершенно с вами не согласен. Жизнь должна быть драмой, щекотать нервы. Многие всю жизнь проводят в полусне, избегают страстей и риска. С тем же успехом они могли бы быть покойниками.

Сам не зная почему, я начал злиться:

– Чтобы пощекотать себе нервы, мне вполне достаточно литературы, истории, музыки.

Он смотрел на меня и, я бы сказал, молча смеялся.

– Тому, у кого есть воображение, интересны даже самые обычные вещи, – продолжал я.– Самое безопасное существование – иные с презрением назовут его заурядным – может таить в себе незаметный посторонним драматизм.

– А может ли существование быть безопасным? Ведь все мы идем стезей, окутанной туманом, и, когда порыв ветра открывает в нем просвет, видим под ногами узкую, как лезвие, тропу, а по сторонам – бездонные пропасти.