Александр Бушков - Дикое золото

– Оправдан за недостатком улик-с, господин ротмистр!

– Откуда вам известен мой чин? – хмуро поинтересовался Бестужев.

– Помилуйте! Вы за краткое время стали заметным в городе человеком! Простите на глупом слове, вас каждая собака знает…

– Значит, оправданы за недостатком улик…

– Подчистую, господин ротмистр. По молодости и доверчивости водил дружбу с кем попало, вот за компанию и пали подозрения. Сей суровый жизненный урок послужил мне, беспутному, на пользу, пересмотрел свое отношение к жизни, занялся торговлей, вышел в люди…

– И поступили в охранное отделение?

– Простите, с чего вы взяли-с? – вежливо спросил Даник.

– Вы ведь показывали Ивану Тутушкину карточку охранного отделения? – спросил Бестужев.

– Я? Ваньке? Врет, прохвост! Откуда у меня такая карточка?

– И пистолетом ему не угрожали, если не забудет про Ольгу Серебрякову?

– Кого? Да вы подумайте, где Серебрякова и где мы с Ванькой! Я ее и видел-то исключительно издали…

– А Польщиков, начальник жандармского пункта на приисках, тоже врет? – спросил Бестужев. – Вы к нему приезжали с должными полномочиями от охранного отделения, работу вели… Ну!

Даник переменился в лице. Выпрямился на стуле, придав себе всю возможную степенность. Церемонно сказал:

– Господин ротмистр, вы человек, так сказать, облеченный… Вам можно. Но при Скуловороте, а особенно при этом вот горилле… – он дернул затылком в сторону Зыгало. – Позвольте уж наедине. Дело государственное…

Бестужев ухмыльнулся:

– А вы уверены, Даник, что эти господа не служат под моим началом? Что все мы в данный момент – не одна розыскная бригада? Если вы их знаете давненько, это еще не означает, что вы всё о них знаете… Что вы погрустнели? Значит, врет Ванька Тутушкин? А Олечку Серебрякову вы не знаете вовсе? (Даник истово кивал вслед за каждым вопросом.) Ну, а Польщиков?

– Свяжитесь, будьте так добры, с господином Рокицким, – сказал Даник уверенно. – Он вам все и разъяснит…

– Ага, – сказал Бестужев. – Значит, у вас еще какой-то финт за душой припасен? Василий, друг мой, прогуляйтесь за дверь, и не бойтесь, мы с господином приставом сами справимся… – и, когда за верзилой закрылась дверь, встал, наклонился к Данику, сказал доверительно: – Знаете, в чем ваша беда, дражайший Ефим Григорьевич? Да в том, что вы оказались меж жерновов. А это – иногда самое паршивое, что может с человеком случиться… Признаюсь вам откровенно: я не буду вас допрашивать вовсе. Да-да, представьте себе. И пристав не будет. Не хочу я терять с вами драгоценное время. Для меня совершенно ясно, что вы каким-то боком причастны и к смерти Струмилина, и к исчезновению коноваловского подмастерья Штычкова, который был и не ювелирным подмастерьем вовсе, а работал в Петербургской охранке… Не говоря уж о вашем приказчике, которому вы поручили с компанией таких же ухарей напасть на меня вчера в парке… Ну да бог с вами. Я вас не буду допрашивать. Я вас попросту посажу в арестантский вагон и отправлю в Петербург. Вот там вас допросят… Впрочем, я неточно выразился. На вас там навесят … – Он продолжал мягко, задушевно: – Знаете, почему меня сюда послали, Ефим Григорьевич? Да оттого, что в соседней губернии – кабинетские золотые прииски, при дворе испугались, что эта зараза – я о грабежах – может перекинуться и к соседям. Там, в столице, прямо-таки жаждут, чтобы им представили виновного. Лично я глубоко уверен, что вы, хотя и причастны ко многому, но играли сугубо подчиненную роль, а заправляли другие. Но кто будет слушать какого-то ротмистра? Главное, у юстиции появится кандидат в подозреваемые. Вас быстренько размотают по полной. И виной тому будет ваше невезение. Ведь это вы, а не кто иной, засветились перед Тутушкиным, вы, а не кто-то иной, заплатили за номер Штычкова и вкручивали хозяйке, будто он уехал жениться. Вы маячили на приисках в роли сотрудника охраны. Другие в тени, а вы – вот он, под ярким светом. Даже Мельников в тени… Ефим Григорьевич, я совершаю служебный проступок, но почитайте уж, что мне насчет него прислали из Петербурга… – он перевернул лежащий на столе лист. – Ну, ознакомьтесь, вы, как-никак, словно бы в рядах состоите, в охране…

Закурил папиросу и с удовольствием смотрел, как отваливается у Даника челюсть. На побледневшем лице черная бородка выделялась особенно контрастно, казалась сейчас театральной, приклеенной.

– Господи боже мой… – прошептал Даник. – К политике ни сном ни духом сроду не прикасался…