Александр Бушков - Дикое золото

– Но ведь вы делаете несчастной вашу дочь! – вырвалось у Бестужева.

– Я?! – искренне удивился Иванихин. – Да с чего вы взяли?! С какой стати? Будь у вас дети, поняли бы, что я ее, наоборот, стремлюсь сделать счастливой. Чтобы жила в богатстве и довольстве, хозяйкой будущей золотой империи, а не женой, простите, рядового офицерика, пусть даже с приличным жалованьем и казенной квартирой вкупе с казенными дровами… Вот где было бы несчастье! – Он поднял ладонь. – Все, Алексей Воинович, поговорили. Вы – человек крепкий, стреляться не побежите, перестрадаете. Какие ваши годы, их, красавиц, на белом свете столько… Ну, поманила девчонка, ну, произошло … Бывает. Не про вас она, ротмистр, лучше сразу себе это в голову вбейте. И я вас убедительно прошу: извольте уж и дорогу в мой дом забыть, и Таньку. Я, со своей стороны, все забуду, вот и выйдет так на так. А то уже слухи по городу поползли касаемо вас с ней, да будет вам известно. Сие не смертельно, но докучливо. Пора решительно пресечь… Ну, мы друг друга поняли?

– Подождите! – сказал Бестужев, видя, что Иванихин собирается уйти. – Об этих слухах… Кто их распускает?

– Ну, милейший… – поморщился Иванихин. – Какое вам, собственно, дело? Не тот случай, когда следует привлекать служебные возможности. Вы же мужчина, перестрадайте…

– Не в том дело, – заторопился Бестужев, горячечно выпаливая слова. – Константин Фомич, я почти вышел… почти отыскал того, кто стоит за нападениями на золотые караваны, за всеми смертями… Он это почуял, меня пытаются скомпрометировать… Кто вам сообщил, что я и ваша дочь… Мне важно это знать, поймите, дело не в сплетнях, все сложнее. Вашими руками меня пытались убрать… Благо повод наилучший и убедительный… Кто вам сообщил?

– Вот что, хороший мой, – серьезно, твердо сказал Иванихин. – Что ловите этого мерзавца – спасибо. Земной поклон. Святое дело. Если потребуется денежная помощь или содействие – всегда к вашим услугам. Но вот этого … не надо. Тут вы – пальцем в небо.

– Кто вам сообщил?

– Сорока на хвосте принесла, – отрезал Иванихин. – Алексей Воинович, мы хорошо поговорили, я, признаюсь, изменил отношение к вам в лучшую сторону… и не нужно меня разочаровывать, ладно? Давайте останемся при уговоре. Таньку – забудьте. Не буду у вас вымучивать честного офицерского слова – просто, полагая вас человеком порядочным и разумным, считаю, что вы взвесите мои слова, обдумаете и признаете мою правоту. Иначе, простите, законным образом в порошок сотру-с… Словом, поговорили и разошлись. А этого не надо. Кто, да почему, да когда… Всё. Поговорили. Позвольте со всем расположением откланяться…

Он приподнял белый картуз и отошел, скрывшись вскоре из виду. Бестужев остался стоять, чувствуя себя уничтоженным. Самое скверное – он видел в словах Иванихина резон , сердцем не мог примириться, а вот умом чувствовал резон. Не хотел верить, что Таня поступит согласно отцовской воле, но подозревал, что именно так и произойдет, как-никак был не романтичным юнцом, а взрослым человеком, офицером, жандармом, знающим, сколь сложна жизнь и насколько она не похожа на сентиментальные романы…

Но сердце, что поделать с ноющим сердцем?!

Он взял себя в руки ценой громадных усилий, потому что не мог позволить такую роскошь – предаваться меланхолии. Его ждала работа. Сжав зубы, стараясь ни о чем не думать вообще, вышел из парка, шагал вдоль тротуара, пока не заметил свободного извозчика. Замахал ему, прыгнул в пролетку:

– В Николаевскую полицейскую часть, да поживее!

…Великан Зыгало чуть ли не внес Ефима Даника за шкирку, как паршивого котенка. Пихнул на расшатанный стул, встал за спиной и отрапортовал:

– Означенный доставлен! Сопротивления особого не оказано, хотя егозил, как девка под клиентом, деньги сулил, карами стращал от больших людёв…

– Да ну, серьезно? – картинно поднял брови пристав Мигуля. – Ты, Ефим, где ж это встречался с большими-то людьми? В мечтаниях своих, что ли? Ах ты, рожа бакалейная…

Сидевший рядом Бестужев молча разглядывал задержанного. Чем-то Даник и впрямь походил на цыгана, но не особенно. Нервничал он, нервничал, сразу видно, именно что егозил…

– Ермолай Лукич! – Даник прижал руки к груди. – Помилосердствуйте, с чего бы вдруг? Невинного человека…

– Это вы ведь в девяносто пятом судились Аккерманской судебной палатой за кражу со взломом из обитаемого строения? – спросил Бестужев.

Даник уставился на него с видом монахини, заподозренной в потайном содержании борделя: