Филипп Керр - Знак алхимика. Загадка Исаака Ньютона

В деле чеканки монет возник еще больший беспорядок, когда на трон взошли Вильгельм и Мария. Цена золота и серебра значительно выросла, и теперь в шиллинге содержалось серебра больше чем на шиллинг (по крайней мере, так должно было быть). Новенький шиллинг весил девяносто три грана, хотя, учитывая постоянный рост цены на серебро, он должен был весить всего семьдесят семь гран. А самое неприятное заключалось в том, что тонкие, истертые от времени монеты с обломанными или зазубренными краями нередко тянули всего на пятьдесят гран. Именно по этой причине все предпочитали новые монеты старым.

Акт о перечеканке был утвержден в парламенте в январе 1696 года, но пользы принес немного, потому что парламент проявил близорукость и отменил хождение старых денег, не убедившись предварительно в том, что новых имеется достаточное количество. В течение всего лета – если это можно назвать летом, поскольку погода стояла ужасная, – денег так сильно не хватало, что все опасались беспорядков. Ведь если нет хороших денег, как платить людям и как покупать хлеб?

Как будто бы одного этого было недостаточно, ко всем бедам прибавились махинации банкиров и золотых дел мастеров, которые сосредоточили в своих руках огромные состояния благодаря грабительским ценам и придерживали деньги в надежде, что они станут дорожать. Не говоря уже о банках, которые появлялись и лопались каждый день, а также баснословных налогах на все, кроме женских тел и честных, улыбчивых лиц, встречавшихся весьма редко. Казалось, нация погружается в пучину несчастий, и в стране царил дух уныния.

Хотя Чарльз не испытывал ко мне особой братской любви, он прекрасно понимал, что мне срочно необходима работа. А поскольку Ньютон так же остро нуждался в помощнике, Чарльз убедил лорда Монтегю предложить Ньютону мою кандидатуру. В конце концов договорились о том, что я должен прийти в дом Ньютона на Джермин-стрит для знакомства со своим будущим работодателем.

Я прекрасно помню тот день: стоял сильный мороз, в народе поговаривали о новом заговоре католиков против короля и началась охота на якобитов. Однако не могу припомнить, чтобы репутация великого человека произвела особое впечатление на мой юный ум. В отличие от Ньютона, являвшегося профессором Кембриджа, я учился в Оксфорде и, хотя до определенной степени успел познакомиться с работами классиков, вряд ли смог бы принять участие в диспуте на математические темы, не говоря уже об устройстве Вселенной или природе спектра. Я знал только, что мистер Ньютон, подобно мистеру Локку и сэру Кристоферу Рену, считается одним из самых образованных людей в Англии, хотя вряд ли смог бы сказать почему. В то время чтению я предпочитал игру в карты, а в качестве объекта научного исследования выбирал хорошеньких девушек – эта область знаний интересовала меня необыкновенно. Шпагой и пистолетом я владел так же уверенно, как иные молодые люди владели секстантом и циркулем. Короче говоря, невежеством я мог бы сравниться с жюри присяжных, неспособных вынести приговор. Однако в последнее время, в особенности после того, как я оставил юридическую науку, мое невежество начало меня тяготить.

Джермин-стрит находилась в недавно застроенном и очень модном пригороде Вестминстера, а дом Ньютона располагался в западном, более престижном ее конце, рядом с церковью Святого Иакова. В одиннадцать часов я постучал в дверь доктора Ньютона. Меня впустил слуга и провел в комнату, где ярко пылал камин и где в красном кресле с алыми подушками меня ждал Ньютон, держа в руках книгу в красном сафьяновом переплете. Он не носил парика, и я сразу заметил, что волосы у него седые, но зубы свои, причем отличные для его возраста. На нем был красный ворсистый халат с золотыми пуговицами, а еще я помню, что на шее у него был нарыв, который доставлял ему массу неприятностей.

Вся комната была выдержана в красных тонах, словно когда-то здесь лежал больной оспой – говорят, этот цвет уничтожает инфекцию. На красных стенах висело несколько пейзажей, а в углу у окна стоял великолепный глобус, как будто эта комната являлась Вселенной, а Ньютон был богом в ней, потому что он произвел на меня впечатление очень мудрого человека. Его нос напомнил мне мост через Тибр, а глаза, спокойные, когда сам он был спокоен, превращались в два острых буравчика, когда он концентрировался на какой-то мысли или вопросе. Губы были брезгливо поджаты, точно он не знал, что такое аппетит или добродушная улыбка, а подбородок с ямочкой казался раздвоенным. Когда он заговорил, я решил, что он из Норфолка, и ошибся. Теперь я знаю, что Ньютон из Линкольншира и родился неподалеку от Грэнтэма. В тот день, когда я с ним познакомился, ему было без малого пятьдесят четыре года.