Филипп Ванденберг - Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки

— Нам многое нужно рассказать друг другу, — сказала Халима, и Омар кивнул:

— Но не здесь.

— Нет, не здесь, — ответила она. — Ты знаешь, где находятся ворота базара Канн эль-Калили. За воротами направо уходит улица торговцев коврами. Первый магазин принадлежит Ахмеду Амеру. Ахмед мне многим обязан. После полудня я буду ждать тебя у него. Удачи.

Ошеломленный, Омар вышел на улицу. Ему казалось, что фасады домов плыли перед его глазами, а шум улицы доносился откуда-то издалека. Он шатался, но крайней мере таковы были его ощущения, когда он сворачивал на Шарью Ассуругью, ведшую на север, в сторону базара. Он не видел ни людей на улице, ни автомобилей, он видел только Халиму, ее фигуру на лестнице и ее лицо в сумраке холла и, не шевеля губами, вновь и вновь произносил лишь одно слово: «Халима».

Добравшись до высокой башни, где начиналась рыночная суета, Омар легко нашел продавца ковров. Он назвался, и Ахмед Амер проводил посетителя наверх по деревянной лестнице, где в тесной комнатке его ждала Халима.

Она сидела на свернутом ковре. Сквозь ставни пробивались лучи света. Пахло шерстью и средством от моли, но в тот момент Омар не видел и не слышал ничего, кроме Халимы.

Не говоря ни слова, он опустился перед ней на пол, обвил руками ее бедра и положил голову ей на колени, как будто стеснялся, как будто хотел спрятаться. Халима поняла его и погладила по голове. Так они сидели некоторое время, собираясь с мыслями.

Омар ощущал тепло, исходившее от ее тела, а Халима чувствовала, как его слезы капают на ее подол.

— Не плачь, — сказала она, сама с трудом сдерживая слезы, и подняла его лицо так, что смогла заглянуть в его глаза.

— Я не плачу, — ответил Омар, вытирая рукавом слезы. И, вздохнув, робко спросил: — Почему все так случилось?

— Судьба сама тасует карты, нам остается только играть. — Халима улыбнулась, но в улыбке ее сквозила грусть.

— Почему все так случилось? — повторил Омар, качая головой. — Ты счастлива?

— Счастлива? — Халима не ответила ему, но Омар заметил, что она повернулась к окну.

— Почему ты вышла за этого Али ибн аль-Хуссейна? Почему? — Когда он заметил, что Халима не хочет отвечать, Омар поднялся и сел возле нее, так что она уже не могла спрятать глаз. — Почему, Халима?

— Ты действительно хочешь это знать?

— Ты должна мне сказать, Халима!

— Но это не сделает тебя более счастливым.

— Но я и страдать не буду сильнее, чем уже страдаю сейчас.

Тогда Халима подняла рукав рубашки Омара, так что стало видно ожог. Она ласково погладила место ожога и, запинаясь, заговорила:

— Не знаю, задумывался ли ты о том, как это все произошло тогда, в эль-Курне.

— О чем ты говоришь, Халима?

— Об этом! — Она положила руку на знак кошки. — Если бы ты знал, где они держали тебя…

Омар сглотнул, затем ответил:

— Я знаю, Халима. Это не давало мне покоя. Однажды случай помог мне. Я услышал шум из дома шлифовальщика — это был тот же звук, что был слышен в моей темнице. Так что я начал поиски и наткнулся на дом твоего отца. Это потрясло меня.

— И что ты подумал обо мне?

Омар пожал плечами и отвел взгляд.

— Честно говоря, я никак не мог выстроить все, что знал, в единую цепь. Прежде всего, я не знал, какую роль играешь ты во всей истории.

— А теперь?

— Теперь не больше, чем прежде. А то, что ты вышла замуж за этого аль-Хуссейна не делает твое поведение понятнее.

Словно боясь услышать злобу в его словах, Халима закрыла ему рот рукой.

— Мс говори больше ничего, любимый! — прошептала она. — Я все объясню тебе. Но ты должен мне верить, пообещай!

Некоторое время они сидели молча, затем Халима медленно начала рассказывать:

— Юсуф, мой отец, был уважаемым человеком в эль-Курне. Его национальная гордость, гордость за то, что он египтянин, прославила его далеко за пределами нашей деревни. Юсуф был единственным, кто отказывался работать на заносчивых англичан, пытавшихся отнять у нас родину. Я любила своего отца за это и слишком поздно заметила, какие странные личности и бездельники собираются в нашем доме. Они восхваляли новый, свободный, самостоятельный Египет, и все чаще звучало слово «тадаман». Я не знала, что это значит, и спросила отца. Он объяснил мне, что за словом «тадаман» кроется организация египетских патриотов, поставившая целью добиться свободы Египта, а опознавательным знаком они избрали кошку — зверя, который сосредоточивает в себе скрытые силы, видит в темноте и для всех свят. Затем он прижал меня к груди, мягко погладил по голове и произнес тоном, пугающе противоречившим смыслу его слов, чтобы я никому ни слова об этом не говорила, предатели должны умереть. Все большее количество людей пропадало, в основном египтяне, но иногда и иностранцы, о которых мой отец, если о них заходила речь, отзывался пренебрежительно, говоря, что они враги Египта и лишь получили законное наказание. На мой вопрос, какое же наказание получают враги государства, отец ответил, что их заживо замуровывают в стены гробниц времен фараонов. То равнодушие, с которым Юсуф рассказывал об этих преступлениях, ужаснуло меня, и с этого дня я возненавидела отца.