Валентин Лавров - Блуд на крови. Книга вторая

— Папочка, — равнодушно-ленивым голосом обратилась однажды Катерина к Петру, — тут без особых дел Монс тебе известный обретается. Позволь, пусть в моем ведомстве корешпонденцией ведает.

Петр поморщился, но покорно вздохнул:

— Пусть!

Виллима он допустил на службу еще в восьмом году. В качестве генеральс-адъютанта тот состоял при государе и беспрестанно мотался с места на место с различными поручениями. И даже успел отличиться в Полтавской битве, за что получил от Петра внеочередной чин.

— Будешь моим камер-юнкером, — томно говорила Катерина, лениво развалившись в шелковом кресле. — Ведай всем, что до моих интересов относится. И прекрати шашни, зело ты, камер-юнкер, до баб охочий. Не спущу! Тебе есть кому дарить амурное внимание, — она многозначительно глянула на Монса.

Тот упал на колени, осыпал ее руки горячими поцелуями. Катерина рук не отнимала. Лишь потом слегка оттолкнула, потрепала по щеке:

— Иди, записывай свои новые обязанности. — И начала диктовать: — Управление моих сел и деревень. Записал? Затем, ведание казной. Принятие на службу в мое ведомство…

Список был длинный.

На другое утро отправились кататься на восьмивесельном шлюпе. День весьма тихим был. Ветер самый слабый, лишь после полудни к зюйду подался. Оркестр, расположившийся на корме, услаждал слух музыкой. Лакеи ставили блюда с изысканной пищей. Выбор вин был большой — из французских. Катерина и Монс сидели в непосредственной близости на особой скамейке, прикрытой шатром и обитой дорогим штофом.

После обеда, склонившись к царице, Монс читал ей свои стихи:

У Катерины слеза пробилась из глаза. Она шепнула:

— Никто прежде стихов мне не сочинял. Приходи нынче же после захода солнечного.

Уже через неделю-другую после описанных событий, катаясь в карете по Летнему саду, Катерина как бы между прочим заметила Монсу:

— А ведь ты уже не самое ли главное лицо среди всех моих аристократов — камер-фрау, вельмож, фрейлин?… Цени сие!

— Ценю, Матушка! — склонился к руке Монс. («Матушка» была на пять лет его моложе.)

И впрямь, вскоре ни одно мало-мальски серьезное дело не решалось без участия Монса. Взятки вчерашний изгой брал почти не таясь, а без мзды стопорилось любое благое начинание. Добычу ему тащили самые видные люди, самые именитые и знатные. Давали деревеньками, лошадьми, крепостными девушками, бриллиантами. Хапал Монс так алчно, словно жить собирался два века.

Так продолжалось более восьми лет — до ноября 1724 года.

Многие ведали про амурную связь Монса с Катериной и про его лихоимство, но никто — ни Меншиков, ни Ягужинский, ни Толстой и прочие, им равные — на Виллима не донес. Ибо учинить такой донос на немца означало донести на саму Катерину. Храбрецов столь отважных не находилось.

А донос сделал некий Ширяев — один из неважных дворцовых слуг. Сделал по глупости, зависти и по той причине, что терять ему было особенно нечего. (Любопытно, что подметное письмо было направлено вторично — первое где-то затерялось, возможно, что в самом Тайном приказе у грозного Ушакова.)

В воскресный день 8 ноября в спальню к Монсу пожаловал кровавый инквизитор Ушаков.

Гаркнул:

— Сдай шпагу и ключи! Ты арестован! Поедешь ко мне на квартиру.

Там их уже дожидался Петр. Он окинул Монса презрительным взглядом, грустно качнул головой:

— Значит… с Катериной? До чего ж монсова фамилия гнусная. Много крови мне испортили… за мою ж доброту. Но и ты, однако, Виллим, отвеселился.

Весть об аресте Монса заставила трепетать сотни сановников. Каждый знал за собой вину, а Петр умел искать и жестоко наказывать.

Опасения оказались напрасными. Петр был уже не тот, что прежде. Болезни точили его тело, на своем челе государь уже ощущал смрадное дыхание смерти. Да и не желал оскорбленный муж долгих розысков, жаждал скорой расправы. Доказали три случая взяток — и довольно!

15 ноября судьи (среди них был знаменитый Яков Брюс) объявили приговор:

— За многие вины учинить Виллиму Монсу смертную казнь, а именье его — движимое и недвижимое — конфисковать.

Петр собственноручно начертал: «Учинить по приговору».

После христианского напутствия в жизнь загробную Монс остался в одиночестве. Вдруг заскрипел ключ в замке, дверь тяжело приотворилась. Вошел Петр.