Борис Акунин - Алтын-Толобас

– Вы меня отравили? – недоверчиво спросил Корнелиус. – Кипрским вином? Но… но ведь вы тоже его пили! Вы, должно быть, шутите. Вам весело, что я так опьянел от одной кружки.

– Нет, я не шучу. Я выпил вместе с вами, но у меня был заготовлен флакон с экстракцией серпентариума. Он устраняет действие яда.

Какое вероломство! Напоить отравой друга!

– Мерзавец! – крикнул фон Дорн.

Выхватил кинжал, попытался пронзить отравителя. Не достал предусмотрительный аптекарь стоял слишком далеко, а капитана по-прежнему не слушались ноги. Хуже того, Корнелиус почувствовал, что и поясница деревенеет – поворачиваться стало трудно. Эх, жаль оставил шпагу наверху чтоб не мешала спускаться по лесенке.

– Вы не сможете меня убить, – словно извиняясь, развел руками Вальзер. – Яд будет подниматься по вашим жилам всё выше и выше. Это древний рецепт, который знали еще в античной Греции. Именно этим ядом отравился Сократ. Но я усовершенствовал состав, действие снадобья стало более щадящим. Вы не ощутите боли. Тошноты тоже не будет. Когда яд дойдет до мозга, вы сначала лишитесь языка, потом зрения, слуха и прочих органов чувств и в конце концов как бы погрузитесь в сон. Это завидная смерть. Когда наступит мой час, я хотел бы уйти точно так же.

– Умоляю, дайте мне противоядие! – прохрипел Корнелиус. Он уже не мог повернуть туловище к Вальзеру – выворачивал одну шею. – Клянусь, я не стану противодействовать вашему плану! Клянусь честью! Фон Дорны никогда не нарушают данного слова.

Вальзер грустно усмехнулся.

– Простите меня, но это совершенно невозможно. Я верю вам, вы говорите искренне. Но потом, избавившись от страха смерти, вы рассудите иначе. Вы скажете себе: да, я поклялся честью, но что такое честь какого-то капитана мушкетеров по сравнению с благом человечества? Вы благородный человек, бедный господин фон Дорн. Во имя спасения христианского мира вы пожертвуете и своей честью. Беда в том, что мы с вами понимаем благо и спасение человечества противоположным образом. Мой несчастный, одурманенный друг! Ох, как тяжко дается мне этот подвиг во имя разума! Аптекарь всхлипнул и отвернулся.

– Послушайте, Вальзер! – быстро заговорил капитан, боясь, что лишится языка и тогда уже нельзя будет ничего изменить. – Как вы не понимаете! Если без Бога, то даже такой добрый и мудрый человек, как вы, способен на любое злодейство. Я хуже вас – корыстнее, глупее, тщеславнее. Я нарушал чуть ли не все Божьи заповеди, я убил на своем веку по меньшей мере семнадцать человек. Но каждый раз, вонзая клинок или спуская курок, я знал, что совершаю смертный грех. А вы убиваете друга и почитаете это за подвиг!

Раздался звон, это из бессильных пальцев правой руки выпал кинжал.

– Яд действует еще быстрее, чем я думал, – сказал как бы про себя Вальзер. – Вторая рука отнимется чуть позднее – из-за того, что слева сердце, качающее кровь… Скоро, уже скоро.

– Я умираю, спасите! – в отчаянии простонал Корнелиус.

– Нет. Оставить вам жизнь было бы непростительной слабостью, худшим из преступлений.

Ни на что больше не надеясь, фон Дорн сжал в кулак пальцы левой, еще не омертвевшей руки.

– Нет! Худшее из преступлений – вероломство. Нет ничего отвратительней, чем сломать веру – в Бога ли, в того ли, кого считал другом и любил, кому доверял. Будьте вы прокляты с вашей Книгой!

– Я тоже полюбил вас! Я и сейчас вас люблю! – Вальзер порывисто шагнул к обреченному – было видно, что слова капитана задели его за живое. – Но Человека я люблю больше, чем себя и вас! Жаль, что вы умрете, так и не уразумев…

Левая рука фон Дорна еще не утратила чувствительности. Полуокоченевший мушкетер схватил ею аптекаря за ворот и, вложив в это движение всю свою силу, всю жажду жизни, рывком впечатал голову отравителя в угол стола.

Вальзер обмяк, без звука сполз вниз.

«Скорей, скорей», – шептал Корнелиус, раскачивая стул. Наконец удалось оттолкнуться от стола достаточно сильно, чтобы вместе со стулом опрокинуться на пол. Боли от удара фон Дорн не почувствовал. Холод разливался по руке от плеча к локтю. Только бы дотянуться до кармана, в котором у Вальзера лежит противоядие!

В тот самый миг, когда пальцы коснулись рельефного стекла, вдруг начало неметь запястье.

Корнелиус с трудом согнул локоть, поднося пузырек к губам. Если пальцы разожмутся – всё, конец.

Стеклянную пробку выдрал зубами. Влил в рот остаток лилового эликсира, до последней капли, обессиленно откинулся навзничь.