Глеб Голубев - Глас небесный

Потом мы сидели за столом на веранде, пили ледяное лигерцкое вино, а удивительный приемник покоился перед нами на блюдечке, и я никак не могла оторвать от него глаз.

— Невероятно! — качал головой доктор Ренар. — Невероятно!

— ? Здесь дело в том, что мошенники ловко воспользовались тем, что природа провела в зубы человека свободные нервные окончания, связанные со слуховыми центрами мозга… — объяснил Жакоб.

— Бетховен, — перебил его немножко захмелевший Ренар, — великий Бетховен, когда оглох, слушал музыку, касаясь рояля тростью, зажатой в зубах. Помните?

— Верно, — кивнул Жакоб. — А теперь техника шагнула так далеко, что стало возможно поместить в дупле зуба целую радиостанцию.

— Достоинство часов не в том, что они бегут, а в том, что идут верно… — торжественно произнес Ренар.

Их больше восхищала выдумка ловких жуликов, а я радовалась тому, что «небесный голос» теперь навсегда оставит тетю и меня в покое. Он обезврежен.

Но я ошибалась…

— Комиссар помчался в Берн, — сказал весело Жакоб,? — захватил с собой наши пленки. Уверен, что теперь удастся получить ордер на арест Горана. Скоро мы увидим «космического проповедника» на скамье подсудимых.

Но Жакоб тоже ошибался.

Поздно вечером Лантье позвонил из Берна и сообщил, что Мишель Горан и его помощница Луиза Альтенберг еще вчера улетели в Париж…

— Странно, — задумался Жакоб. — Кто же вел ночью передачу? Ведь мы слышали его голос. Хотя, впрочем, записали заранее на пленку, а прокрутил кто-то из его подручных. Но зачем это все сделано?

— Может, они просто напугались, поняв, что мы напали на след? — сказала я.

— Вряд ли. Ведь он ничего еще не знал о том, что мы догадались насчет зуба и поедали искать дантиста. Приемник у них был спрятан надежно. И если бы мы не начали в ту ночь глушить его передачу, ненароком вызвав боль у тетки в зубе, то и сейчас не догадались бы, где он спрятан. Нет, похоже, Горан снова готовит себе алиби, но зачем, для чего?

Через день было тихое, солнечное утро. И тетя захотела поехать в Сен-Морис, чтобы купить кое-что в магазинах. Я охотно согласилась отвезти ее, радуясь от души, что у нее снова пробуждается интерес к жизни.

О разоблачении «голоса» мы ей пока ничего не говорили. Жакоб только через комиссара Лантье передал нотариусу некоторые материалы, уличающие «космических жуликов», и введение дарственной в силу было пока приостановлено.

Всю дорогу я старалась развлекать тетю разговорами. Она весело отвечала мне, но когда впереди показалась дымящая труба цементного завода и белая церковка на горе над зажатым в теснине ущелья Сен-Морисом, я вдруг с тревогой заметила, что тетя как будто снова начала задумываться, словно вспоминать что-то…

Так у нее всегда бывало перед «видениями». Но ведь «голоса» уже нет, и «космический проповедник» далеко, в Париже?

Я резко сбавила скорость, краем глаза косясь на тетю и все еще пытаясь поддерживать беззаботную беседу.

У самого въезда на мост пришлось затормозить, потому что впереди натужно гудел огромный автопоезд. Ему трудно было разворачиваться, и он еле полз через мост, а мы плелись за ним…

Это нас и спасло.

На середине моста тетя вдруг со страшной силой оттолкнула меня плечом, вцепилась в баранку руля и круто повернула ее влево. Каким-то чудом я успела совсем сбросить газ и нажать тормоз. Бели бы скорость была чуть-чуть больше, наша машина, сломав перила, уже летела бы со страшной высоты вниз в кипящую воду стремительной Роны.

Наш «оппель-капитан» уткнулся радиатором в перила и замер. Со всех сторон с испуганными криками сбегались люди. А я пыталась вырвать руль из окаменевших рук тети, не замечая, как по лицу у меня течет кровь из рассеченной при толчке брови…

Тетя так и не могла никогда потом объяснить, почему она это сделала:

— Что-то меня заставило… Какая-то сила, не подвластная мне…

Но мы с Жакобом знали, что это «голос» напоследок внушил ей попытку самоубийства — заранее, за несколько дней — наверное, именно в той передаче, которую мы прозевали, увлеченные заманиванием тети к дантисту.

Тетя, конечно, не понимала, что делает. Мы неминуемо погибли бы обе, а у него было превосходное алиби, он ведь находился в это время далеко от моста, в Париже. Это мог подтвердить даже комиссар Лантье, специально наводивший справки…