Рафаэль Кардетти - Слезы Макиавелли

— Вот те на, не может быть! Скажите мне, что я сплю!

Гвиччардини не мог прийти в себя: Боккадоро целовала его лучшего друга!

— Никколо, у меня кошмар?

— Боюсь, что нет. Тебе остается лишь прикончить их обоих…

— Желания у меня хоть отбавляй! И как только Господь попускает такое!

Широко улыбаясь, Марко похлопал его по спине:

— Придет и твоя очередь, Чиччо. Франческо, она тебя еще не задушила?

Немного смущенный, Веттори высвободился из объятий Боккадоро. Он задрал рубашку, гордо демонстрируя всем свою рану.

— Я больше страдаю от этого! Гвиччардини подошел и стал разглядывать рану с лукавым видом.

— Ты ведь не станешь требовать, чтобы мы рыдали из-за такой царапины! Заметь, придись удар чуть левее, и ты бы лишился мужского достоинства! Ты еще счастливо отделался!

Боккадоро бросилась обнимать Аннализу, а затем указала на старуху:

— А это кто?

— Ключ к разгадке тайны. Мы тебе расскажем по дороге.

— Кстати, — заметил Гвиччардини, — не пора ли нам в обратный путь?

— Ты прав, — согласился Макиавелли. — Франческо, ты можешь ехать с нами?

Стиснув зубы, Веттори покачал головой:

— Я буду вас задерживать. Вы с Чиччо езжайте вперед. А я вернусь с девушками и монашкой.

— Так будет лучше, Никколо, — подтвердила Аннализа. — Дядя подождет меня еще немного!

Макиавелли потупил взор. Он так и не набрался решимости сообщить подруге печальную новость. И теперь он не отважился лишить ее последних часов беззаботной жизни.

— Решено. У нас теперь есть свидетель, который снимет обвинения с Савонаролы. Осталось только загнать в ловушку этого монаха. Когда вы вернетесь, все будет уже кончено. Чиччо, ты уверен, что хочешь ехать со мной?

— Что за вопрос? Уж не думаешь ли ты, что я дам тебе повеселиться одному?

Вынесенный глубокой ночью приговор был окончательным. По завершении процесса, длившегося всего три часа, трибунал под председательством кардинала Сен-Мало признал Савонаролу виновным в убийствах и приговорил к сожжению заживо на площади Синьории перед зданием Палаццо Коммунале. Как всегда в таких случаях, приговор приводился в исполнение в течение дня.

Зная, что он приговорен заранее, доминиканец даже не пытался защищаться. Один только Содерини выразил протест против предвзятости такого судебного решения, вынесенного священнослужителями, находящимися на службе у папы и короля Франции.

Кардинал Сен-Мало дождался, пока гонфалоньер закончит свою речь, и затем приподнял свое грузное тело, облаченное в пурпурные одежды.

— Как князь Церкви, я должен защитить честь данного трибунала, который вы, кажется, презираете, Эччеленца. Я выступаю как представитель короля Франции, но также и от имени Его Преосвященства папы, самым верным поверенным которого я являюсь. Савонарола — монах, и судить его за его преступления могут только служители Церкви.

Было видно, какое удовольствие доставляет ему еле сдерживаемое бессилие гонфалоньера. Желая насладиться каждым мгновением своего торжества, он медленным шагом приблизился к креслу, в котором сидел Содерини.

— Не так давно в этом самом зале я советовал вам остерегаться. Колесо судьбы вращается быстро, Эччеленца, а здесь быстрее, чем где-либо еще. В этой плачевной истории замешан один из ваших главных советников. Вам остается только сложить с себя полномочия… или голову.

— Никогда я не позволю такому негодяю, как вы, указывать мне, что делать! Ступайте к черту!

Широкая улыбка прелата ясно показывала, насколько он уверен в победе.

— Нет, Эччеленца… Из нас двоих вы ближе подошли к вратам ада. После этого проклятого монаха, разумеется!

Словно готовую выстрелить аркебузу, он направил на противника свой толстый палец:

— У меня долгая память, вы же знаете. И признаюсь, прощение — чувство, совершенно чуждое моей натуре. Вы падете, Содерини, а я уж постараюсь, чтобы ваше падение было весьма болезненным!

Прежде чем Содерини смог его удержать, Малатеста вскочил со своего места. Кардинал отпрянул, но наемник только плюнул под ноги толстого прелата.

— По крайней мере, сойдемся на том, Ваше Преосвященство, что те, кто падет, уже не поднимутся. Помните об этом!

Собор Санта-Мария дель Фьоре гудел от голосов верующих, которые надрывались, вероятно, для того, чтобы Господь им простил, что они приговорили к костру одного из Его праведников.

Сидя на скамье, Макиавелли разглядывал маленькое «Распятие» Донателло, украшавшее кафедру, с которой Савонарола произносил свои проповеди. Убийцы назначили ему встречу в самом логове поверженного монаха. Символ был ясен: место его триумфа должно стать местом его поражения.