Александр Воинов - Западня

Но в желтом, сумрачном свете лицо его казалось спокойным. Он не выдал себя ничем. Взгляд темных, чуть выпуклых глаз был устремлен куда-то поверх ее головы и не выражал ничего, кроме усталости.

— Жалко, — проговорил он. — А скажите, как вас зовут? Это не секрет?

— Тоня.

— Тоня? Спасибо вам, Тоня. Вы были ко мне добры!

— Что вы! — возразила она. И, уже стоя в дверях, попрощалась.

— Вы еще придете? — спросил он.

— Приду. Нужны ежедневные перевязки.

— Нет, приходите сегодня, — попросил он как-то по-мальчишески, словно перед ним была знакомая девушка. — Вы сможете прийти сегодня?

— Не знаю, — сказала Тоня. — Если не будет других дел. У меня ведь еще пятеро раненых.

— И все такие, как я?

— Нет, это наши.

— Понимаю, — сказал он и с улыбкой махнул рукой. — Ну ладно, я постараюсь заснуть. Как вы думаете, — остановил он ее, когда она уже взялась за ручку двери, — меня сегодня уже не будут допрашивать?

Она пожала плечами и вышла.

Какой темный, промозглый вечер! Резкий ветер ударил Тоне в лицо, и она ощутила на щеках хлопья мокрого снега. Во мраке маячила фигура часового.

— Круглов! — окликнула она.

— Круглов сменился! — ответил из темноты густой, приглушенный бас. — Уже полчаса как… А вы не знаете, сколько времени?..

— Так если ты полчаса назад заступил, значит, сейчас на полчаса больше.

— Кто знает, — отозвался часовой. — На посту время, как резина, тянется…

Ему, очевидно, хотелось поговорить, но Тоня торопилась. Она быстро сбежала с крыльца и по щиколотку увязла в чавкающей грязи. Что может за каких-нибудь два часа наделать мокрый снег!

И Тоня подумала, что это ведь первый весенний дождь. В Москве он пройдет, может быть, в конце апреля, а возможно, и в середине мая, а здесь весна ранняя…

Она уже минут на сорок опаздывала к Савицкому. Что же сказать ему? Как будто ничего интересного не было. А история с лампой?..

— Тоня!

Она перепрыгнула через лужу и остановилась. Егоров вышел из-за дерева, мимо которого она только что пробежала.

— Ты что тут делаешь? — спросила она, хотя вполне могла бы и не спрашивать.

На плечи Егорова была наброшена плащ-палатка. Он тут же скинул ее с себя, набросил на плечи Тони. Затылком она ощутила грубую влажную ткань.

— Ну, поговорила? — хмуро спросил он. — С этим…

— Поговорила.

Он шел рядом, широкими шагами переступая через те лужи, которые она с трудом перепрыгивала.

— Ну и что?

— Вот иду к Савицкому. Все ему доложу…

Он ни о чем больше не стал расспрашивать, просто шел рядом и молчал.

Она взяла его ладонь в свою.

— Замерз совсем, дурень!

Егоров шумно вздохнул.

Они уже подходили к хатке разведотдела. Тоня выпустила его руку.

— Иди домой. Как освобожусь, загляну. — И быстро свернула на дорожку.

Однако Савицкого не было. Ординарец, худощавый, шустрый паренек, сказал, что полковник у командующего, а ей приказано ждать.

Тоня присела на скамейку перед жарко топившейся печкой. Яркий электрический свет от стучавшего за стеной движка заливал хату, на стенах которой еще сохранились выцветшие фотографии хозяев; их было до десятка в каждой рамке, висевшей рядом с окном. Очевидно, вся родня: от деда, участника русско-японской войны, и до того солдата, который мерзнет где-нибудь на Севере, в карельских лесах. Вот он совсем мальчишкой снят с гармошкой. Руки держат гармонь напряженно, а светлые глаза таращатся в объектив. Очень уж старался парень получше получиться…

Впрочем, кроме печи, темных стен и этих вот фотографий, в хате ничто не напоминало о прошлой жизни.

Посреди комнаты — походный стол на тонких ножках, на нем грудой лежат документы, а на самом краю — телефоны в желтых кожухах; в углу, покрытый зеленой краской, примостился немецкий несгораемый ящик. Ну и кряхтят солдаты, когда грузят его на машину при переездах!

Только сейчас, глядя, как вихрятся огоньки пламени, Тоня почувствовала облегчение. Она словно вернулась из мира тоски и неизвестности в мир привычный, мир света и людей, которым она так нужна.

Она быстро скинула плащ-палатку, на мгновение задержав ее в руках. Пожалела, что не вернула ее Гене, он так и пошел под дождем. Потом стала кочергой шуровать в печке, разбивая пылающие головни, от которых при каждом ударе летели снопы искр. И не заметила, как за спиной появился Савицкий.

— Люблю тепло, — сказал он и, скинув шинель, присел на скамейку рядом с Тоней. — Сиди! Сиди! — удержал он ее, так как она тут же вскочила. — Грейся… Ну, как там? Какие разведданные?.. — Он улыбнулся.