Елена Афанасьева - Колодец в небо

Раб- педагог ведет домой из лудуса - расположенной напротив храма Кибелы начальной школы – троих мальчиков и одну девочку . Девочке на вид лет одиннадцать. Под тонким шелком богатой желтой столы проступают набухшие недетские грудки. Значит, и учиться ей осталось недолго. Года не пройдет, как выдадут красотку замуж, оттого и суетливые разговоры братьев про будущее поступление в грамматику – школу второй ступени – ей неинтересны. Забыв про братьев и про несущего их счеты и восковые таблички для письма педагога , девочка засматривается на золотые ожерелья и предплечный браслет в виде змеи в лавке ювелира. Братья тем временем пристают к рабу-педагогу, чтобы купил им пшеничных бисквитов и винограда. Но раб пред юными хозяевами не робеет. Велено вести детей домой к цене, не позволяя жевать на улице, вот он и не позволяет…

Обычная городская жизнь, которая едущему в дешевом паланкине человеку так привычна и так понятна. Обыденная жизнь улицы и толпы, из которой он умеет извлечь высший – политический! – смысл.

Но сегодня этому человеку не до улицы и не до толпы. Резь в животе и тошнота волнами подкатывает к горлу. А тут еще рабы-носильщики вместе с его паланкином застряли на самом солнцепеке, посреди Этрусской улицы, где груженные финиками и дровами тележки никак не могут разойтись с новым отрядом пленников. Пленников ведут по городу воины одной из контуберний Центурии Клавдия. Вновь вспыхнувшая война с парфянами, сражения в Вавилонии, Месопотамии и Ливии, откуда теперь вынужден благоразумно уводить римское войско император Траян, исправно поставляют на рынки империи новые партии рабов. Чем больше рабов, тем сильнее империя. Только на узкой, и без того запруженной тележками, прохожими и водоносами Этрусской улице все возрастающая численность рабов не радует – попробуй разойдись с таким отрядом!

Обычные для большого города шум и грохот сегодня выводят человека из себя. Ночью из-за грохота под окнами своего домуса - частного особняка на Широкой дороге – он так и не смог уснуть. Да и как уснешь, когда по мостовым грохочут груженные товарами тяжелые повозки. Въезд повозкам в Рим в светлое время суток запрещен, оттого ночью они с утроенным шумом наверстывают упущенное, заставляя даже его, не последнего человека в империи, ходить из угла в угол комнаты, пить противно теплую воду и снова ходить, вспоминая слова Ювенала, что в Риме умирают от невозможности выспаться.

Умереть он не умер, но теперь голова у него раскалывается. Все, что в другом состоянии могло бы приносить удовольствие, кажется ненавистным. Разве не удовольствие, скрывшись под одеждами небогатого простолюдина, во время гонок колесниц в невообразимой давке на трибунах Большого цирка отыскивать зерна истины – тех народных чаяний, что, усиленные мощью императорской власти, могут принести великие всходы.

Он любит работу в обычной римской толпе. Любит миг погружения в толпу, что бы ни становилось ареной этого погружения – излюбленные им термы Тита или неописуемо огромный Большой цирк. Из императорской ложи или с мраморных сенаторских скамей голоса толпы не уловить. Только на деревянных и стоячих ярусах можно отыскать мнение народное. Оттого он, Марк Тибериус Прим, сменив свою дорогую тогу с дарованной ему императором привилегией – пурпурной сенаторской полосой, на одеяние попроще, идет в толпу. И слушает толпу. И слышит толпу. И голос этой толпы до императора доносит.

Но сегодня он, Марк Тибериус, не слышит ничего, кроме оглушающего грохота улицы. И не с наслаждением, а с содроганием ждет он мига, когда тысячекратно усиленный толпой Большого цирка этот грохот и шум обрушатся на его голову. Голова станет чугунной, а спазмы в животе перейдут в острую до потери сознания резь.

В такие дни не наслаждение собственным делом, а острая ненависть к толпе, из которой он выцеживает мнение народное, овладевают им. В такие дни хочется только чистоты вод в тиши терпидария - крытого бассейна с прохладной водой в термах Тита. И век бы Большого цирка не видеть! И цирка Фламиния не видеть, и амфитеатра Флавиев, и театра Помпея, и овощного рынка, и рынка Траяна, и форума Веспассиана, и всех прочих форумов, и всех прочих кишащих народом мест не видеть. Не видеть! Не видеть! Есть же глупцы, которые рвутся в эту одичалую толпу по собственной воле. И среди этих глупцов день за днем бывает он, Марк Тибериус Прим.

Не ко времени пришедшиеся воспоминания о чистоте воды и ее прохладном блаженстве, которого он ныне лишен, делают неприятные ощущения в голове и желудке совершенно мучительными. Вместо того чтобы теперь лежать, остывая в прохладе тепидария, он вынужден по немыслимой жаре ехать на пытку, ибо иначе как пыткой вмененное им самому себе присутствие на гонках колесниц назвать нельзя.