Елена Афанасьева - Колодец в небо

За что бабушка так ненавидела Лялю, пойди пойми теперь. Наверное, лишь за то, что когда бабушка встретила дедушку, место рядом с ним было занято. Там была Ляля.

Лялю помнила даже Ленка. Суховатую манерную старушку, с хорошо подкрашенными глазами и свежим маникюром на пожелтевших ногтях.

В ее честь Ленку и назвали Еленой. Полное имя Ляли было Елена Андреевна, но иначе как Ляля ее до самой смерти и не звал никто. И Лене трудно было представить, что бабушка Ляля могла вызывать такие безумные чувства в ее родной бабушке Ирине. Еще труднее было представить, что учившая ее приличным манерам и немецкому языку бабушка Ляля могла кого-то убить, отравить. Но все, кто знал Лялю в ее молодые годы, говорили, что в какой-то странный миг, то ли в 1929-м, то ли в 1930 году, с ней что-то произошло. Из манерной властной женщины она вдруг превратилась в едва ли не полную свою противоположность.

После того как дедушки не стало – профессор-искусствовед получил «десять лет без права переписки» – и еще раньше не стало бабушки Ирины, Ляля одна вырастила и Ленкиного дядю Вилена, и ее отца, тоже Николая. Вырастила приемного и родного сына женщины, которая ненавидела ее больше всего.

Кто теперь может ответить, где болезненный вымысел измученного подсознания юной бабушки, а где иная, недоступная обыденному миру реальность, только через которую порой можно вернуться в нормальный обыденный мир. Убили ли бабушка и пришедшая ей на помощь душа отравленной Лялей дедушкиной белокурой любовницы Лялю? Или они убили Лялину злую суть, тем самым открыв в ее красивом теле простор для сути иной – светлой и доброй, способной заменить мать двум мальчишкам, которые вскоре должны были остаться сиротами?

Ленка сидела за дедушкиным столом в его комнате, в той самой комнате, тени на потолке которой пытали стоявшую во дворе бабушку Ирину.

В эту квартиру в ветхом разрушающемся доме в Крапивенском переулке она с Иннулькой и Антошкой переехала после того, как прошлым летом ушла от Вадима. Отец отдал ей ключи, а вместе с ними и несколько плотных, исписанных стремительным почерком тетрадок бабушкиного дневника. Но время дочитать дневник нашлось только сейчас.

И теперь она сидела над бабушкиным дневником и мучилась над неразрешимыми загадками. Почему все, что написала бабушка, так похоже на то, что недавно, во время своей «второй любви» с Андреем, не сумев одолеть Жанну, писала она сама? И неужели и в ее тонкой, кроткой, удивительно кроткой и красивой, акварельно красивой бабушке Ирине, какой она выглядит на сделанных Ильзой Михайловной фото, могло быть столько отчаянной бездны и столько неистовой ярости?! Или истинная любовь без ярости невозможна?

И что сделала бы бабушка, если бы в миг, когда писала эти строки, кто-то ей сказал, что она скоро умрет, а матерью ее сыну станет та, которую она считает воплощение зла?

А что бы сказала она, Ленка, если бы, не приведи Господь, кто-то сказал ей теперь, что ей суждено исчезнуть, уйти, а Антошку, ее сына, их с Андреем сына, судьба отдаст в руки Жанны, которую Ленка теперь ненавидит так же, как бабушка Ирина ненавидела Лялю? И знает, что ненависть деструктивна, и всех своих клиентов может научить, как с поселившейся в них ненавистью бороться, только перед собственной ненавистью она все же бессильна…

Жанна так и не вычислила, кто же родил сына от Андрея. Она думала, что Маринка, использовав служебное положение, ввела себе оставшийся от нескольких попыток экстракорпорального оплодотворения Жанны донорский материал ее мужа. Она и Маринкиного сына Игорька воровала для того, чтобы взять у него кровь и провести анализ.

Провела, убедилась, что Игорек никакого отношения к Андрею не имеет. Тогда заподозрила, что Маринка приберегла сперму известного актера для богатеньких клиенток. Первой среди «богатеньких» рожать выпало Женьке. Многое показалось Жанне подозрительным – женщина в сорок лет рожает без мужа, и она стала всячески Женю изводить. Шантажировала, анонимными телефонными угрозами старалась довести Женьку до срыва, чтобы та не родила.

Но Женя родила. И вскоре после ее родов, увидев в палате у Женьки журнал с фотографией Андрея Ларионова в трехлетнем возрасте, Ленка вздрогнула.

Со старой черно-белой фотографии на нее смотрел ее… Антошка. Ее сын… Их сын?

И Маринка, вбежав в Женькину палату и заметив журнал, от неожиданности почти проговорилась. «Ой, твоего сынулю в журналах публиковать стали? А почему снимок черно-белый?» – воскликнула она, обращаясь к Лене. Но, увидев рядом фотографии Андрея, смолкла. Поняла, что выдала себя.