Леонид Юзефович: Журавли и карлики

Оставались ксилографы. Эти резные деревянные доски, с которых в монастырских печатнях тискались книги или иконы, обычно стоили от пятнадцати до пятидесяти долларов, в зависимости от величины и наличия рисунков. Одна из них, выделяемая продавцом как лучшая и поэтому не лежавшая в общей куче, а прислоненная к стене, сразу бросилась в глаза. Шубин взял ее в руки. Ксилограф был размером с поднос, тончайшей работы, с каллиграфическим тибетским текстом и чудесным рисунком.

Продавец, молодой парень в бейсболке, написал на бумажке цифру два с пятью нулями. В пересчете с тугриков на доллары это составляло без малого две сотни. Шубин положил доску на прилавок и медленно пошел дальше, надеясь, что остановят и сбросят цену. На третьем шаге не продавец, а кто-то другой сзади тронул его за плечо. Он обернулся. Перед ним стоял мужчина, с которым полчаса назад столкнулся в директорском кабинете.

– Из Москвы? – спросил он по-русски без малейшего акцента.

– Да.

– И двести баксов для вас дорого? Это же аукционная вещь, в Европе стоит минимум тысячу. Ее просто так не вывезешь, не пропустят на таможне. Нужно разрешение от министерства культуры, с фотографией. У нас оно есть, пожалуйста. Сами понимаете, тоже входит в цену.

Мужчина взял у продавца доску и, любовно ее оглаживая, начал объяснять, насколько она хороша и чем именно заслужила право быть проданной на аукционе. Выражение его длинного лица с чуть отвисшей нижней губой все меньше и меньше совпадало со смыслом сказанного. Внезапно левая бровь у него поползла вверх, он улыбнулся.

– Не узнаешь?

Шубин узнал его секундой раньше, не испытав при этом ничего, никаких чувств, кроме страха, что все так сошлось.

Третьего октября одиннадцать лет назад Жохов сидел на асфальте возле баррикады на Дружинниковской улице и безучастно смотрел, как трое мужчин пенсионного возраста взбадривают палками вялый костерок из обломков багета и фрагментов порезанного на куски Клинтона. Сам он отделался быстро набухающим подбровьем и рассеченной губой. Кроме того, при обыске порвали карман.

Ясноглазый крепыш в лыжной ветровке стоял рядом, изучая оба отобранных у Жохова паспорта, внутренний и международный, в котором, слава богу, не имелось ни одной визы. Последнюю неделю он на всякий случай носил при себе тот и другой, но не вместе, а в разных отсеках куртки.

Подошла немолодая женщина, с виду вполне мирная. Впечатление оказалось обманчивым.

– Смотрите! – надрывно завопила она, обеими руками оттопыривая жидкие, с незакрашенной сединой у корней, кудельки на висках. – Вчера ни одного седого волоса не было! Это из-за таких, как он! Дайте ему, парни!

Спектакль явно был не премьерный. Ясноглазый привычно шикнул на нее и подозвал своих ребят. Коротко потолковали, его голова повелительно мотнулась в сторону Белого дома. Одному из двоих он отдал жоховские паспорта. Они ухватили Жохова под мышки, вздернули на ноги и повели в указанном направлении. Он уже очухался и попробовал с ними заговорить, попросил сигаретку. Ноль внимания. Тот, что шел слева, придерживал его пониже плеча, сквозь рукав чувствовались чугунные пальцы.

Второй достал пропуск. Приближались к боковому подъезду, когда из толпы кто-то крикнул им что-то радостно-тревожное. Что именно, Жохов не расслышал. Тут же, ни слова не говоря, они отпустили его и рванули в противоположную сторону. Один, обернувшись на бегу, бросил ему оба паспорта.

Жохов застыл как завороженный, не веря своему счастью. Причина раскрылась позже. В это время волонтеров скликали в поход на Останкино, и его конвоиры испугались, что им не хватит места в грузовиках.

Никто к нему больше не привязывался. Он сделал независимое лицо и пошел домой. Сердце пело, пока в подъезде не обнаружил, что из разорванного кармана выпали ключи от квартиры. Искать их на том месте, где его били, казалось рискованно, да и слабо верилось, что они там до сих пор лежат. Жохов стал звонить к соседям, чтобы пустили умыться и позвонить Кате, но нигде не только не открыли, а даже не спросили, кто там. Люди предпочитали не подходить к дверям, будто никого нет дома.

Кое-как он утерся низом рубашки, снова заправил ее в штаны, спустился в двор и по Рочдельской, мимо американского посольства, вышел на Садовое. Все таксофоны, попадавшиеся по дороге, не работали. Наконец нашелся один исправный, но у Талочки никто не брал трубку. Жохов вспомнил, что сегодня воскресенье, Катя с теткой и Наташей собирались в гости к родственникам. Вернутся, значит, не раньше девяти.