Леонид Юзефович - Журавли и карлики

– Раньше ничего не было, а как из танков лупить стали, все и провалилось, – закончил мужчина, вновь берясь за пакет. – Я, правда, этого не видел, мы тогда за гаражами отсиделись. А так постоянно находился при баррикаде. Даже когда третьего октября начались провокации, наша группа никуда не уходила.

Провокациями эти люди называли все тогдашние события, в которых они повели себя не лучшим образом. То, что им самим в себе не нравилось, объяснялось коварством противной стороны, заставившей их отступить от своих принципов.

– Вы один здесь мусор собираете? – спросил Шубин.

– Почему один? Ходим кто когда может. Я сегодня выходной, ну и пришел. А то многие наши в области живут, им трудно… Закурить нету?

Шубин вынул пачку «Мальборо».

– Сам достань, – сказал мужчина, показывая испачканные пальцы, но при виде двух протянутых ему сигарет осуждающе покачал головой. – Две нельзя. Или одну, или три.

Была добавлена третья. Он сунул ее в рот, две другие – за ухо, закурил и поманил за собой.

– Айда, что-то покажу.

Остановились возле заросшего мальвами деревянного креста с выжженной на нем славянской вязью. Отсюда открывался вид на Белый дом.

– Вон туда смотри, на левый угол, – показано было Шубину.

– Что там?

– Смотри, сейчас увидишь.

– Вы скажите, что я должен увидеть.

– Где горело, чернота выступает. Как ни закрашивают, все без толку.

– Вряд ли, – засомневался Шубин. – Там же мраморной плиткой отделано.

– Вот из-под нее и выступает.

– Не вижу.

– Плохо смотришь. Лучше смотри.

Шубин вгляделся до рези в глазах, но результат был прежний.

– Нет, – сказал он, – ничего не вижу.

Его провожатый презрительно махнул рукой, сплюнул и зашагал со своим пакетом обратно на газон.

Августовский день был в самом разгаре. Кругом шумела Москва, башня Белого дома сверкала на солнце, как кусок рафинада.

От Улан-Батора до Эрдене-Дзу около четырехсот километров, но ехали целый день, солнце уже зависло над горизонтом, а никаких признаков близости аймачного центра Хар-Хорин, расположенного по соседству с монастырем, Шубин не замечал. Дорожные указатели исчезли. На прямые вопросы о том, сколько еще осталось в часах или километрах, Баатар отвечал неопределенно, а если вопрос ставился таким образом, что можно было ответить утвердительно или отрицательно, выбирал первый вариант. Скоро приедем? Скоро. Или не очень скоро? Да, не очень. У монголов считается невежливым возражать собеседнику, тем более старшему, тем более по таким пустякам, как время и расстояние. Их тут испокон веку хватало на всех.

Жене надоело смотреть в окно, и она изучала купленный в «Нюхте» русско-монгольский разговорник. К нему прилагался словарик наиболее употребительных слов.

– Знаешь, какое слово стоит здесь первым? – спросила она.

– По алфавиту?

– Да.

– Аб… Аб… – забормотал Шубин начальный слог в надежде, что продолжение выскочит само собой, но ничего не выскакивало.

– Абстракционизм, – сказала жена.

Вдруг она высунулась в окно и попросила Баатара остановиться. Справа от дороги на небольшом холмике громоздилась куча камней в форме неправильного конуса. Рядом с вершиной криво торчала палка с повязанным на ней синим шелковым хадаком.

Перед ними был обыкновенный обо, место поклонения одному из степных или горных духов, инкорпорированных монголами в необъятный буддийский пантеон на правах свиты какого-нибудь божества более или менее высокого ранга. Этот обо ничем не отличался от десятков подобных, попадавшихся им раньше. Шубин не понимал, почему жена воспылала интересом именно к нему.

Все втроем вылезли из машины и подошли ближе. Как всюду в таких местах, между камнями виднелись остатки водительских приношений хозяину этого участка трассы, на кустах вокруг трепетали под ветром синие ленточки, но теперь Шубин увидел, что сбоку на камнях в ряд разложены штук пять инвалидных костылей.

– Их здесь калеки оставили, – сказал Баатар.

Жена не поняла, тогда он пояснил:

– Вылечились и оставили, чтобы люди видели, какое это святое место.

Костыли были совсем новые, покрытые свежим лаком, только что из аптеки. Похоже, калеки недолго ими пользовались. Черные резиновые набалдашники не стерлись и даже на опорной плоскости не изменили свой цвет.

Шубин с женой переглянулись. Жена покивала, не желая смущать Баатара своими сомнениями и колебать его наивную древнюю веру, без того подорванную норвежскими и корейскими миссионерами. Сын этой земли, он имел полное право разделять ее предрассудки.