Иван Любенко - Приговор

Когда обе стрелки золотого Мозера указали на шесть пополудни, и заиграла уже привычная мелодия, супруги достигли Романовской улицы.

Из кофейни, расположенной прямо перед городским садом, приятно пахло свежемолотыми зернами колониального напитка.

— По чашке? — предложил Клим Пантелеевич, и Вероника Альбертовна с удовольствием согласилась.

Старый грек варил кофе по-турецки, но вместо воды использовал молоко. Ардашев прекрасно знал секрет этого рецепта: перед самым началом приготовления в джезве, вместе с сахаром, бросалась едва заметная щепотка соли, и только потом наливалось молоко.

— А знаешь, Клим, тут так хорошо, что, кажется, и никакой войны нет, — тихо выговорила супруга статского советника и, поднесся чашку к губам, добавила: — Очень хочется, чтобы этот кошмарный сон, наконец, закончился. И всё было бы, как раньше: пасха, куличи, день Ангела, купцы-меценаты, балы, ярмарки, озорники-гимназисты, театр-буфф и синематограф… Ты заметил, как быстро всё куда-то исчезло? Почему так случилось именно у нас, а не ещё где-то?

Ардашев сделал несколько глотков и поставил чашку на стол.

— Думаю, этого не знает никто, — вымолвил он и повернул голову. Его взгляд привлёк казачий офицер, идущий в городской сад.

— Господи, неужели это он? — воскликнул статский советник. — Но почему здесь? А как же полк? Или, может, я ошибся?.. Ты посиди, пока я его догоню, — уже на ходу бросил он жене и быстрым шагом направился следом.

Операцию он продумал до мелочей. Отослал план в Центр и его одобрили. Всё должно пройти без сюрпризов. А потом, когда весь кошмар закончится, эти проклятые большевики просто обязаны будут сдержать слово и выполнить три условия: во-первых, освободить Лизу, во-вторых, перевести на его счёт оговоренную сумму, и, само собой, доставить его в Москву. Там они и встретятся. А в-третьих, дать возможность им покинуть Россию. С такими деньгами можно жить хоть в Австралии. Лиза — какое прекрасное имя! Ты мне рассказывала, что праведная Елизавета, благочестивая матерь святого Иоанна Предтечи, молитвами изгоняла бесов, исцеляла больных… Знала бы ты, Лизанька, сколько душевных мучений мне пришлось перенести, чтобы спасти нас обоих, нашу любовь!?.. Да, это было прекрасное время!» — мысленно рассуждал он, уносясь в довоенную Москву. «Мы ведь могли встречаться совершенно свободно. Тебе повезло — ты никогда не была замужем, а я… Да, ладно…Не стоит вспоминать эти десять лет семейной каторги. А разве можно назвать счастливым союз мужчины и женщины, если они совершенно разные (как плюс и минус, день и ночь, огонь и вода)?.. Нет, конечно…. А тут появилась ты, точно первый весенний цветок, и всё разом изменилось. Опять возникли эмоции, желания и даже ревность. Да-да ревность… Вот из-за этого чувства я чуть было и не застрелил наглого пьяного офицера, приславшего на наш столик в ресторации букет цветов в тот самый момент, когда твой бокал уже пенился шампанским. Помнишь?..».

Он закрыл лицо ладонями и уже в который раз принялся задавать себе всё те же безответные вопросы. «Как они узнали про наш роман? Как нашли тебя? Как сумели догадаться, что ради твоего спасения я готов присягнуть хоть самому чёрту? Как?».

В открытое окно врывались чьи-то голоса, слышался беззаботный женский смех, смешанный с густым мужским басом. Жизнь шла своим чередом.

г. Москва, ул. Большая Лубянка д. 11.

Совещание в кабинете Феликса Дзержинского закончилось. Главный чекист остался один.

Он налил в стакан кипятка из медного чайника, добавил заварки, вынул жестяную коробку с кусочками наколотого сахара и, раздумывая, принялся пить чай. «Стало быть, Орлов — бывший мой следователь — меня переиграл. Надо же так опростоволоситься! Не разглядел врага. Доверился старорежимному цепному псу… А всё-таки стоит ему отдать должное — не побоялся расстрела, пришёл и попросился на работу в ВЧК. Рисковал. Но ничего. Никуда не денется. Отыщем. И его, и семью. Прав Ильич — с контрреволюционным элементом церемониться не стоит. Жена, дети, родители — всех надобно брать в заложники. Захочет их спасти — явится. Вот тогда и поговорим, тогда и ответит за переправку в Финляндию почти тысячи офицеров, которых мы планировали арестовать».

Главный чекист поднялся и подошёл к окну. На улице было темно. Электрическое освещение не работало. Два солдата и матрос жгли костёр. Непонятное чувство тревоги овладело им, когда он начал размышлять об Аргусе. «Этот агент, безусловно, стоит, как минимум целой дивизии. Благодаря ему мы получили список всей бывшей МИДовской зарубежной агентуры. Несомненно, это большой успех. И он не единственный. Персидское золото, найденное в подземелье Ставрополя, также должно принадлежать молодой Советской республике, а не деникинцам и, уж тем более, ни британцам. В шифровках Аргус называет операцию по перехвату золотых монет последней и ультимативно выдвигает несколько условий. Понятно, что мы бы никогда не пошли на их полное выполнение. А, впрочем, почему бы с ним и не согласиться? Пусть бы катился за границу. Пожил бы там годик-другой, а потом к нему явились бы наши люди и напомнили бы кое о чём. Так бы, наверное, и вышло, если бы позавчера мы, наконец, не сломили эту упрямую оперную певичку, арестованную ещё несколько месяцев назад. Мы взяли ее сразу, как только узнали, что её любовник входит в число самых приближённых лиц к генералу Романовскому — начальнику деникинского штаба. Она долго сопротивлялась и не шла на уговоры. Ни лишение сна, ни пытки жаждой не помогли… Но повезло: удалось отыскать её мамашу и привезти к ней в камеру. Старушка рыдала, просила доченьку согласиться «с красными демонами», а то ведь «не перенесёт больше издевательств». Так что теперь за Аргусом будет следить агент Дива. Что поделаешь, разведка штука циничная и жестокая. Тут не до любезностей».