Кондратий Жмуриков - Халява для раззявы

Костик спустился во двор, где к большому дубу толстой цепью был прикован велосипед. Костик процитировал известную с детства фразу Пушкина: «На дубе том златая цепь, и днем и ночью кот ученый все ходит по цепе кругом…» Он пошарил по карманам в поисках ключика. Ни в брюках, ни в куртке его не оказалось. Сивухина прошиб холодный пот. Неужели оставил под кроватью в спальне? Как теперь освободить от оков средство передвижения? Сделать это надлежало как можно быстрее, пока во двор не спустились Михеич и Мерзеева. Стоящий возле дуба Сивухин был слишком заметной фигурой, чтобы ее обратить на него внимание. Да и потом, велосипед надлежало вернуть на место, поближе к хозяину. Одно дело взять на прокат, другое – с концами. Это дело подсудное. А если принимать во внимание его напряженные отношения с Зиночкой…

Нервы начали сдавать, Сивухин опустился на колени перед замком, пытаясь открыть его булавкой. Ничего. Сивухин начал хлюпать носом, скупая мужская слеза сползла по его давно небритой щеке, оставляя грязную дорожку на запыленной коже. Костику с помощью подручных средств пришлось отвинчивать руль, пропускать через него цепочку и таким образом, оставив окольцованное дерево, освободить велосипед. Обратная дорога домой заняла в два раза меньше времени.

Между прочим, с некоторых пор в городе Кукуевске появился новый туристический маршрут. Оказывается, в этом городе бывал сам Александр Сергеевич Пушкин. Здесь он встретил дуб с золотой цепью… который упомянул в поэме «Руслан и Людмила». Вот как рождаются легенды. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…»

Максим пришел с небольшим опозданием, Филимон уже успел подмерзнуть в ожидании приятеля. На какой-то миг ему почудилось, что за ним наблюдают. Лоховский огляделся по сторонам. Вроде ничего подозрительного. Нет, показалось. Так ерунда какая-то. На скамеечке недалеко от него сидел какой-то молодой человек. Коротко стриженный, в кожаной куртке, сигаретой в руках он был самым обыкновенным парнем. Девушку, наверное, ждет. По дорожкам скверика катали в колясках младенцев морозоустойчивые мамашки. Нет, показалось, подумал Филимон. Нервы на пределе. Надо валерьянки попить.

Максим как всегда бодрый и уверенный в себе, уже спешил навстречу.

– Ну-с, с возвращение на грешную землю, – пошутил он. – Прощайте Фаина, да здравствуй Филимон.

– Шутит изволите, – в тон ему произнес Лоховский. – Лучше расскажи как у нас там дела.

– А ни как. Софочка, позор семьи, но очень миленькая девушка, среди твоих марок нужную не нашла. Зато порассказала много чего интересного. Эта марка пропала из поля зрения коллекционеров семьдесят лет назад. Исчезла, после ограбления известного коллекционера некоего Кагановича. В мире таких оставалось только три. Одна в частной коллекции, одна в Национальном Музее в Лондоне. Ну и одна у товарища Кагановича, но не того самого, который соратник и друг…

– Слушай, а как же к мадам Мерзеевой марочка попала? Моей тещи семьдесят лед назад и в помине не было.

– Не знаю, она твоя, а не моя теща… Но думаю, что тот кто коллекцию грабанул, знал о ценности марки. И знал, что продать ее не сможет. В коллекции Кагановича было много чего любопытного, но взяли только пару марок и какую-то медаль. Не удивлюсь, если марочку твоей теще этот самый вор в последствии и подарил. А уж за какие заслуги? Из скромности я умолкаю…

– Ну и что мы теперь будем делать? – уныло поинтересовался Лоховский.

– Как что? Прямая нам дорога в психушку, – бодро ответил Максим.

– Нет, я не согласен, у меня мозгами все в порядке, – обиделся Филимон.

– Э-эх, Фил, надо масштабней думать. В нашем с тобой списке есть заведение имени товарища с Непроизносимой фамилией… Вот туда-то мы и рванем. Или сначала в музей? – Макс задумчиво потер подбородок. – Нет, все же в музей, он поближе.

– Музей, так музей. – согласился Лоховский.

В музее он был давно, лет двадцать назад, когда принимали в пионеры. Филимон очень гордился тогда собой. Был он почти отличником. В качестве поощрения таких школьников принимали в пионеры публично. Только вот этот торжественный случай оказался в тоже время самым позорным в его пионерской биографии. Нет в начале все было хорошо, и даже замечательно. Цветы, накрахмаленная белая рубашка. Нарядные родители, торжественные речи, Самым просторным залом в музее был зал археологический. Здесь выставлялись настоящие бивни мамонта, каменные орудия неолита и здоровенный трехметровый макет-динозавра. В натуральную величину с зубами, пупырчатым панцирем, как и полагается. Филимон был самым последним, кому повязали галстук.