Даниэль Клугер - Последний выход Шейлока

– Да-да, – согласился я. – Да-да, в этом все дело… И потому вы не в состоянии его раскрыть Холберг.

«Почему же? – лицо воображаемого Холберга дрогнуло в улыбке, губы медленно растянулись, и его рот тоже стал походить на трещину в старом пергаменте. – Я ведь и сам оттуда же, Вайсфельд. Я – сыщик из довоенных времен».

– Вайсфельд! – а вот этот голос, голос доктора Алекса Красовски, прозвучал уже не в воображении и сразу разметал остатки сна-оцепенения, опутавшего мое восприятие. Я поднял голову. Приближения моего начальника я ждал с некоторым напряжением. Утром, как и следовало ожидать, Красовски устроил мне разнос за опоздание; правда, услышав о похоронах, тотчас остыл. Сейчас он был традиционно хмур, но, к моему удивлению, не пьян. Остановившись рядом с моей скамьей, он некоторое время рассматривал носки собственных ботинок. – Вайсфельд, – сказал он, – у меня к вам просьба. Утром я прооперировал двух мужчин. По поводу гнойного перитонита. Дважды зашивал… – его лицо на миг исказила гримаса. – Ткани рыхлые, просто разрывается нитями. Все расползается, ч-черт… Да, так вот – я хочу, чтобы вы, ближе к вечеру, перед уходом осмотрели их. Они в послеоперационном блоке. Остальные там, по-моему, идут на поправку. А эти двое… – он покачал головой. – Словом, проведите обход. Меня срочно вызывают в Юденрат. Какое-то заседание… Ночью дежурит госпожа Кестнер, опытная сиделка. Да вы ее знаете, Вайсфельд. Я вполне ей доверяю, но она придет в восемь. Так что зайдите, посмотрите... – он провел рукой по щекам, словно проверяя качество бритья. Глаза его как обычно были воспаленными. – Никакого смысла... – пробормотал он. – Операции, больные. Кровь, гной… Днем раньше, днем позже. Просто привычка... – его речь как всегда звучала речью пьяного, но спиртным от него сегодня не пахло.

– Значит, скальпель нашелся? – зачем-то спросил я.

Доктор Красовски ошалело взглянул на меня.

– Скальпель? Какой скальпель? А… – тут до него дошло, он побагровел. – Вы с ума сошли, Вайсфельд! Все еще играете в сыщика? Черт вас побери, поэтому вы и опоздали сегодня? И я должен был принимать ваших больных? – вспомнив, видимо, о похоронах раввина, он запнулся. – Плевать мне на ваши подозрения, Вайсфельд. Не забудьте осмотреть больных.

Он круто развернулся на каблуках и почти убежал в здание.

Я почувствовал себя неловко, тем более, что вопрос о скальпеле, неосторожно сорвавшийся с моего языка, не содержал никаких намеков. Мысль эта всего лишь продолжала короткое послеполуденное видение – воображаемый разговор с Холбергом. Красовски же, естественным образом, воспринял мои слова то ли глупой и грубой шуткой, то ли намеком на его причастность к убийству – убийству режиссера Макса Ландау. Об истинной причине смерти рабби Аврум-Гирша я не сказал ни ему, ни Луизе.

Я вытащил из кармана халата операционную салфетку, которую использовал в качестве носового платка и стер со лба пот, выступивший во время полудремы. Вновь вспомнив о Холберге и его внезапной болезни, я подумал о том, что нервное напряжение дало себя знать и в моем случае. Привидевшееся замечание Холберга заставило меня задуматься и о том, что тяготы повседневности в гетто, в конечном итоге, требовали меньше напряжения, чем несколько дней жизни, которая показалась настоящей. Возможно, впрочем, все дело в продолжительности – два с половиной года и четыре дня.

Я вернулся в кабинет, где г-жа Бротман привычно оформляла карточки сегодняшних больных – в основном, с признаками надвигавшейся инфлюэнцы и сенного насморка.

Мою помощницу кончина раввина расстроила – как любого из нас, наверное, расстроила бы кончина знакомого, но не очень близкого человека. Правда, не более того, что, впрочем, было вполне понятным. Если не ежедневно, то уж во всяком случае, еженедельно среди тех, кого провожали за ворота в наскоро сколоченных длинных ящиках, непременно оказывался человек, с которым вы, как минимум, встречались более одного раза. Или хотя бы здоровались на улице.

Часам к шести поток посетителей иссяк. Я присел в углу у ширмы. Луиза привычно работала с картотекой, так что карточки, казалось, сами перелетали из одного ящика в другой, на почти неуловимый миг замирая в ее красивых белых пальцах. Я задумался над причиной, побудившей столь привлекательную женщину искать смысл жизни в монашестве. Затем я вспомнил о просьбе Красовски и заторопился: до конца рабочего дня оставалось менее двух часов. Попросив г-жу Бротман заменить меня, если появятся больные, я направился в послеоперационный блок – тесную пристройку с замазанными белой краской окошками. Попасть в нее можно было, выйдя из основного здания и обогнув стоящий рядом жилой дом, похожий на казарму. Осмотрев лежавших в забытьи больных, я вернулся в свой кабинет. Мой начальник был прав. Оба прооперированных были обречены.