Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры

— Я стал римским консулом, Манлий, — возразил патриций, — и тебе действительно нужно удвоить охрану лагеря. И объяви: в чьей палатке найдут вино, тот будет предан смертной казни. Мы на войне и должны жить по законам этой войны. Распорядись увеличить территорию лагеря. Думаю, к нам скоро присоединятся сторонники из других городов. Если у меня будет хотя бы тридцать тысяч человек, я пойду на Рим и, клянусь эриниями ада, я возьму этот город, — сжал кулаки Катилина.

Манлий покачал головой:

— Это не так просто, Катилина. Рим еще очень силен.

— Показное величие, — насмешливо сказал патриций, — мы сломим его, объявив власть народа вместо власти развратных сенаторов.

Пока в палатке Катилины шел спор, у северных ворот лагеря разгорелся спор между рабами, столпившимися у ворот, и римскими легионерами, не пускавшими их в лагерь. Лагерь заговорщиков, расположенный в долинах Этрурии, был устроен в традиционном римском стиле. Со всех сторон лагерь окружали ров и возведенный земляной вал, укрепленный частоколом. Ровные ряды палаток тянулись по всему квадрату лагеря. В центре находился преторий, где размещалась палатка полководца и приносились жертвы богам. Скорость, с которой римляне сооружали свои лагеря, надежность этих своеобразных фортификационных сооружений вызывали восхищение современников.

Стоявшие у ворот легионеры, высокомерные и надменные, подобно многим своим согражданам, начали издеваться над пришедшими. Рабы, среди которых было много гладиаторов, обнажили свои мечи, приготовившись к схватке, когда, наконец, появился центурион.

— Остановитесь, — громко приказал он. — Римский консул, Луций Сергий Катилина, не желает принимать презренных рабов и гладиаторов в свой лагерь. Мы не будем преследовать вас, вы можете уйти.

— Почему? — раздались гневные голоса из толпы. — Почему Катилина не принимает нас?

— Он римлянин, — важно сказал центурион, — и он не может запятнать себя сговором с презренным сбродом.

— Во имя великих богов! — гневно закричал один из гладиаторов. — Я тоже римлянин и получше тебя, Тиберий. Если бы Юпитер был ко мне благосклонен, я бы сейчас стоял на твоем месте. Только из-за долгов я оказался в гладиаторах, и ты это хорошо знаешь.

— А я? — закричал другой. — Меня обманули проклятые кредиторы, и я не сумел себя выкупить. Значит, я уже не римлянин?

— Убирайтесь! — гневно сказал Тиберий. — Иначе я прикажу распять вас.

— Только попробуй! — снова закричал первый из гладиаторов. — Скорее я проткну твое вонючее тело своим мечом, и ты отправишься на свидание с Хароном.

— В линию, — скомандовал разъяренный Тиберий своим легионерам.

Те послушно выстроились.

— Вперед! — закричал центурион и бросился первым с обнаженным мечом на стоявших гладиаторов.

Гладиаторы и рабы не захотели отступать, и началась ожесточенная схватка. Услышав крики и шум, из лагеря начали выбегать вооруженные легионеры, и вскоре пришельцы были обращены в бегство, за исключением тех, кто остался корчиться на земле в лужах собственной крови.

Отказ Катилины принимать рабов и гладиаторов в свой лагерь стал известен в Риме буквально на следующий день. Это известие еще больше укрепило авторитет заговорщиков у люмпенов городского плебса. Ничто так не импонирует люмпену, как подтверждение его принадлежности к избранной нации. Именно поэтому национализм всегда находил свою питательную среду среди разложившихся представителей среднего класса и подонков из числа люмпенов. Среди десятков тысяч римлян, жадно требующих «хлеба и зрелищ», было немало бездомных бродяг, не имеющих ничего за душой, кроме своего римского гражданства, позволяющего им существовать на подачки магистратов и триумфаторов.

Римский плебс постепенно развращался незаработанным хлебом и незаслуженными богатствами. Победы Мария, Суллы, Лукулла, Помпея становились не только источниками неслыханных богатств, стекавшихся в Рим, но и одной из главных причин разложения целого народа, привыкающего к мысли о хлебе, не заработанном собственным потом.

Страна, граждане которой уже не могут прокормить свое отечество, народ, привыкший к чужому хлебу, начинают переживать естественный процесс разложения и деградации, становясь нахлебниками в собственном государстве. Постепенно формировался целый класс таких нахлебников, не привыкших трудиться, сеять, пахать, выращивать хлеб. Такой класс потенциально нес в себе угрозу демократии, ибо был продажен по своей сущности, всегда готовый переметнуться на сторону более удачливого победителя.