Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры

Последние два дня он готовил большую речь против Катилины, намереваясь выступить с ней в сенате. Речь была длинная, и он заучивал ее наизусть, проходя по многочисленным помещениям своего дома. Каждый абзац речи мысленно прикреплялся к определенному участку дома. Прекрасно зная расположение внутренних помещений своего дома, Цицерон таким образом запоминал всю речь, фиксируя внимание на главных деталях предстоящего выступления.

Давно сдерживающий себя, он понял, что момент настал, когда два дня назад к нему в дом явились Марк Красс, Марк Марцелл и Сципион Метелл. Внушительный состав делегации вызывал невольное уважение. Сенаторы, выступив от имени всего сената, потребовали прекратить бесчинства в городе и навести порядок. Красс достал тогда несколько анонимных писем, посланных сенаторам неизвестными друзьями. В них Красса и его товарищей предупреждали о готовящемся восстании катилинариев и предлагали бежать из города.

Цицерон, хорошо осведомленный об участии Красса в заговоре Катилины, искренне обрадовался. Своим признанием наличия заговора, этими письмами Марк Красс окончательно порывал с катилинариями. Консул хорошо понимал, что приход к нему Красса одобрен Цезарем и популярами, отступившими от катилинариев. Это была очень большая победа.

Цицерон не сумел скрыть своей радости. Катилинарии зашли слишком далеко в своих безумных требованиях, слишком напугали популяров и простых римских граждан, чтобы те пошли за мятежниками. Теперь катилинарии оставались одни, а это уже было не столь страшно. Без денег Красса, без городского плебса Цезаря они не смогут привлечь на свою сторону римлян. И в конечном итоге это было для Цицерона самым важным.

Консул благодарил сенаторов, заверяя, что сможет положить конец бесчинствам Катилины и его друзей в считанные дни. Особенно сердечно он благодарил Красса за его верность республике. После их ухода, окрыленный радостными надеждами, Цицерон принялся готовить свою речь против Катилины.

В ночь за семь дней до ноябрьских ид судьбе суждено было еще раз проверить мужество и стойкость Цицерона. Далеко за полночь ему доложили, что его хочет видеть хозяин таверны грек Эвхарист. Консул приказал немедленно провести его, несмотря на поздний час.

Запыхавшийся Эвхарист быстро рассказал Цицерону о грозной опасности. В последний момент мятежники решили, что в дом к Цицерону войдут двое, Цетег и Марций, разорившийся патриций, известный всем буйным нравом и отчаянной смелостью.

Консул слушал внимательно, почти не перебивая грека. Во время разговора Эвхарист часто улыбался, показывая свои гнилые зубы и пробуждая в Цицероне какое-то нарастающее отвращение.

— Значит, сегодня утром? — уточнил в последний раз консул.

— Сегодня, — подтвердил Эвхарист, — клянусь богами Олимпа, сегодня на рассвете они попытаются убить тебя.

— Потом они соберутся в сенат или заговорщики будут расправляться с сенаторами в их домах? — спросил Цицерон.

— В некоторых домах, но многие пойдут в сенат. Веттий сказал, что твое убийство послужит сигналом для всех. Ты их главная опасность, опора республики, — решил польстить консулу Эвхарист.

Цицерон не захотел замечать лести.

— Я знаю, — гордо кивнул головой консул, — если бы не я, безумец Катилина давно истребил бы весь город. Передай Веттию, что я благодарен ему за столь большое усердие на благо республики.

Эвхарист снова улыбнулся, понимающе кивая головой. Как часто подлость и предательство одних называют верностью и патриотизмом другие. И пока в государстве есть люди, оправдывающие доносчиков и предателей, таковые будут существовать. Но само предательство не может быть оправдано никакими, даже самыми высокими идеалами. Ибо не может быть к чести государства бесчестье его граждан. После ухода Эвхариста Цицерон сидел еще немного один, словно проверяя и взвешивая все обстоятельства дела. Затем, решительно поднявшись, приказал рабам позвать дежурного центуриона и номенклатора. Обоим был дан категорический приказ — не пускать на рассвете в дом никого. К префекту Антистию консул послал легионера с просьбой прислать дополнительные силы для охраны его дома. Несколько гонцов было послано к друзьям и клиентам Цицерона с просьбой собраться в этот поздний час у него дома.

Первым откликнулся на приглашение брат консула — Квинт Цицерон. Неуловимо похожий на своего брата, он отличался от него более резкими чертами лица и упрямо выставленным вперед подбородком. Цицерона очень обрадовал приход брата. Квинт был военным трибуном и мог пригодиться в сложившейся ситуации. Кроме всего прочего, он был еще и другом Цезаря.