Филипп Ванденбер - Восьмой грех

Когда он наконец успокоился и вытер пот с порозовевшего лица, Мезомед невозмутимо продолжил:

– Папство - нет. Но, возможно, курия?…

– Я вас не понимаю, - озадаченно произнес старший прокурор.

У Мезомеда был припасен еще один козырь. И он тут же его выложил.

– В журнале «СиагсНапо», - начал он с ходу, - появилось интересное журналистское расследование этого случая. Статья была написана репортером криминальной хроники Катериной Лимой.

– Боже мой, это имя мне известно! - Буркьелло умоляюще воздел руки. - Я ни во что не ставлю такой вид журналистики.

– Как бы там ни было, в статье были приведены факты, которые требовали проверки и которые нигде, кроме этой статьи, не встречались. Я связался с журналисткой. При встрече она показала мне фотографии, сделанные ею на похоронах Марлены Аммер.

– И что? К чему вы клоните, доктор Мезомед? Все похороны выглядят одинаково.

– Я готов опровергнуть ваше утверждение. Есть пышные похороны и не очень, с церковным богослужением и без него, но эти показались мне в высшей степени необычными. На похоронах Марлены Аммер присутствовали как минимум два кардинала курии, а может, и больше. На снимках запечатлены государственный секретарь Ватикана Филиппо Гонзага и глава Святой Палаты Бруно Моро.

Буркьелло вскочил с места и, сцепив руки за спиной, стал ходить вдоль своего стола. Затем он остановился, уставился в пол и тихо пробормотал:

– Я так не думаю.

– Эти фото не оставляют сомнений, - настаивал на своем Мезомед. - По крайней мере, относительно этих двух вышеназванных личностей. Я не доверяю высокопоставленным лицам Ватикана, но на снимках можно узнать и других членов курии.

– Ну и?… - Старший прокурор пронзительно посмотрел на Мезомеда. - Что это значит?

– Я бы сказал, что это само по себе уже необычно. Я не представляю, чтобы члены курии - хотя бы один! - появились у меня на похоронах. И вообще, откуда достопочтенным синьорам было известно, что тело Марлены Аммер выдали для захоронения? Почему эту жсч иципу похоронили анонимно? И почему на кладбище один из участников похоронной процессии велел журналистке Лиме достать из фотоаппарата карту памяти и отдать ему? Это лишь несколько вопросов, которые сейчас приходят мне па ум. Также нельзя отбрасывать предположение, что у курии есть определенные связи с римскими правоохранительными органами.

– Смешно! - Буркьелло недовольно покачал головой. Потом он подошел вплотную к Мезомеду и почти шепотом произнес: - Вы решили совсем загубить свою карьеру? Я дам вам хороший совет. Если уж вы попали в это болото, хотя бы не шевелитесь. Я, конечно, могу вас понять. Я тоже когда-то был молод и честолюбив.

«Могу себе представить», - вертелось у Мезомеда на языке, но он смолчал и вместо этого вежливо возразил:

– Речь идет не о честолюбии, синьор старший прокурор, а исключительно о законе и справедливости.

Буркьелло бесстыдно усмехнулся.

– Праведники должны много страдать. Так написано в псалмах.

– В псалмах случайно не написано, что право должно оставаться правом?

– А вы упрямец, доктор Мезомед. Остается только надеяться, что упрямство не приведет' вас к гибели. - В голосе старшего прокурора появились угрожающие нотки.

Мезомед почувствовал себя героем американского гангстерского фильма, в котором прокуроры всегда продажны и бессовестны.

Тут зазвонил телефон. Буркьелло снял трубку:

– Ргопго!

Мезомеду показалось, что его начальник отчитывается перед своим собеседником.

– Нет, - с подобострастием говорил старший прокурор, - это просто ошибка… Конечно, я об этом позабочусь и лично проконтролирую… Простите за беспокойство… Передайте поклон его высокопреосвященству!

Он повесил трубку и, повернувшись к Мезомеду, сказал:

– Вот так. Мы, надеюсь, поняли друг друга.

Двое суток государственный секретарь Филигшо Гонзага провел в Апостолическом дворце, в своих личных апартаментах с затемненными окнами. Он отказывался от пищи и никого к себе не пускал, даже личного врача понтифика, которого позвал на помощь кардинал Моро. Гон-заге хотелось побыть одному.

Ему трудно было вернуться к реальности. К тому же время от времени у кардинала начинались приступы сильного озноба; от дрожи сводило руки и ноги, как будто его тело находилось под высоким напряжением.

Как только тряска прекращалась, Гонзага вновь пытался собраться с мыслями. «Кто стоял за похищением?» - эта мысль не давала ему покоя. Врагов у него было достаточно, но лишь немногие интересовались Туринской плащаницей.