Филипп Ванденбер - Восьмой грех

Гонзага не мог взять этого в толк. Постепенно он стал замечать, что незнакомец явно занервничал.

– Сколько у меня еще минут? - провоцируя своего мучителя, поинтересовался Гонзага.

– Семьдесят пять, если вы не ответите на мой вопрос. Если ответите, вас тут же развяжут и отведут в тепло. Температура в камере минус девять. Температура на улице - двадцать восемь. С плюсом, разумеется!

Точ(1ые температурные данные повергли Гонзагу в шок. Дрожь переросла в постоянную тряску. У кардинала появились сомнения, что он сможет провисеть еще семьдесят пять минут.

– Итак, - требовательным тоном произнес мучитель, - где же находится Туринская плащаница? Оригинал!

– В замке Лаенфельс - ответил Гонзага. - Я ее сам туда отвез. Поверьте мне, ибо это правда! - Казалось, он больше не сможет произнести ни слова. На его губах образовались кристаллики льда. Ему хотелось вытереть их о плечо, но он не мог повернуть шею из-за связанных и высоко поднятых рук.

– Я же сказал, оригинал! - прорычал голос из громкоговорителя. - Оригинал!

– Ради Святой Девы и всех святых! Это и есть оригинал, - повторил Гонзага, - я лично передал его братству Fideles Fidei Flagrantes. И, как вам известно, сделал это добровольно.

– Не будем вдаваться в подробности. Мое сочувствие имеет предел.

– Я отвез оригинал в Германию, и это факт.

– Ну хорошо, если вы не хотите… Я спрошу вас еще раз через пятнадцать минут. Возможно, к тому времени память к вам вернется и вы скажете, где находится настоящая Туринская плащаница.

I Ьнзага услышал отчетливый щелчок. Потом наступила тн шина. Только мотор холодильной установки зловеще завывал. I'. голове кардинала проносились бессвязные мысли и картин ми ярко-зеленая трава и ветер на лугах вокруг Кастель Гаи дольфо, где он летом навещал понтификат; поездка в замок Ла енфельс с плащаницей; лучи вечернего солнца в высоких окнах Апостолического дворца, похожие на желтые ленты, разбросанные по полу, как на картинах рафаэлитов.; Перед глазами кардинала появилось изображение Мадонны - с черными волосами, карими глазами и открытым корсажем, подчеркивающим красоту ее роскошной груди.

Внезапно ему стало страшно. Гонзага боялся потерять сознание до того, как снова объявится незнакомец. В панике он надрывно закричал и почувствовал, что холод почти полностью сковал голосовые связки:

– Эй, ты, трус! Есть там кто-нибудь, кто меня слышит?

Кардинал отрывисто дышал, наблюдая, как пар изо рта исчезает среди свиных туш. Ответа не было. Никакого щелчка в громкоговорителе. Не шевеля губами, Гонзага начал читать по-латыни молитву Credo. До сегодняшнего дня тысячи раз или даже чаще он повторял свои признания в вере машинально, как автомат. Но теперь, находясь в этой чудовищной камере, когда все его конечности сводило от холода, он всерьез задумывался над каждым словом: Credo in unum deum, patrem omnipotentem, factorem coeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium. Et in unum dominum Jesum Christum, filium dei unigenitum. Et expatre natum ante omnia saecula… 1

– Вы слышите меня? - незнакомец из громкоговорителя прервал благочестивые мысли Гонзаги. - Еще пару минут - и у нас будет идеальная температура: минус восемнадцать градусов.

Молитва «Никейский символ веры»: «Верую во единого Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия единородного, от Отца, рожденного прежде всех веков».

Гонзага хотел ответить, но у него не получилось. Кардинал испугался, что, если он откроет рот, нижняя челюсть может сломаться, и прекратил попытки. Он стал похож на мраморную статую Микеланджело. Один удар молотком - и он рас сыплется на тысячи осколков. Отдельные куски, руки, ноги, пальцы - все разлетится вдребезги и упадет на пол.

– Гонзага, вы меня слышите? - снова прозвучал голос. Кардинал молчал.

– Проклятие, он потерял сознание! - словно сквозь пелену донеслось до Гонзаги. - Поднимите температуру. Мертвый кардинал нам не нужен. От трупа его преосвященства одни лишь проблемы.

Это было последнее, что услышал Филиппо Гонзага. Потом он погрузился в темноту.

Ночью начался дождь. Это был первый дождь за последние два с половиной месяца сухого жаркого лета.

Хотя Барбьери предупреждал Мальберга, чтобы тот не посещал места, связанные с делом об убийстве Марлены, Лукас с утра направился на Кампо Верано, где ее похоронили. На вопрос, что он там забыл и почему пренебрег всеми предостережениями, Лукас не ответил бы и сам. Он просто испытывал непреодолимую тягу.