Эрик Ларсон - Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса

В течение всего следующего столетия этому мотиву и его вариациям суждено будет звучать в наиболее низкопробных фильмах, он станет обязательным музыкальным сопровождением демонстрации выползания кобры из корзины. На этот мотив придумают слова песенки, очень популярной на школьных дворах: «А на юге Франции леди ходят без трусов».

Блум очень жалел, что не оформил авторские права на этот мотивчик. Его гонорары наверняка исчислялись бы миллионами.

Печальная новость пришла из Занзибара: пигмеев на выставке не будет. Лейтенант Шафельдт умер при невыясненных обстоятельствах.

В чем не было нужды, так это в советах, большинство из которых приходило из Нью-Йорка. Наиболее надоедливые и раздражающие советы приходили от Уорда Макаллистера, мастера на все руки и на все услуги при миссис Уильям Астор, первой леди нью-йоркского света. Потрясенный вызванным в своем воображении зрелищем того, что предстанет перед всеми в День Посвящения – мешаниной кремовых зданий и кремового фона всего окружающего с толпой, а все компоненты этого месива представлены в таком огромном количестве и в такой нарушающей всякую благопристойность близости, – Макаллистер в колонке «Нью-Йорк уорлд» давал совет: «Дело не в количестве, а в качестве того, что желает видеть здесь общество. Гостеприимство, распространяемое на все человеческие расы, нежелательно».

Он убеждал чикагских хозяек отелей нанять несколько французских шеф-поваров, чтобы улучшить свои кулинарные навыки. «В такие дни нашему обществу не обойтись без французских шеф-поваров, – писал он. – Человека, привыкшего к изысканному говяжьему стейку, черепаховому супу, паштету из гусиной печенки, индейке, начиненной трюфелями, и другим подобным блюдам, вы не заставите вкушать обед, состоящий из вареной бараньей ноги с турнепсом». И ведь обо всем этом Макаллистер говорил серьезно.

Но у него было кое-что и поважнее. «Считаю нужным посоветовать им не слишком охлаждать вино. Пусть ставят бутылку в бочонок и внимательно следят за тем, чтобы ее горлышко возвышалось надо льдом. Поскольку количество вина внутри горлышка бутылки невелико, оно в первую очередь охладится находящимся в бочонке льдом. По прошествии двадцати пяти минут после помещения бутылки в бочонок со льдом вино в ней достигнет совершенной кондиции, и его надо будет без промедления разливать в бокалы. Что я имею в виду, говоря о совершенной кондиции: когда вино будет наливаться из бутылки, в нем должны присутствовать маленькие чешуйки льда. Вот это и есть настоящее охлажденное вино».

Ответ на эти советы дал «Чикаго джорнэл»: «Мэр не будет слишком сильно охлаждать свое вино. Он охладит его лишь настолько, что гости смогут сдувать пену со стаканов, не напрягая на вульгарный лад свои легкие и губы. Его сэндвичи с ветчиной, пончики и ирландские перепела, которые на принятом в Бриджпорте [150]диалекте называют свиными ножками, будут признаны шедеврами гастрономического искусства». Одна чикагская газета назвала Макаллистера «ослом мышиного цвета».

По большей части Чикаго получал удовольствие от такого остроумия. Однако в определенных кругах замечания Макаллистера наносили чувствительные уколы. Голос Макаллистера был явно заносчивым и раздражительным, но каждому было ясно, что разрешение на подобное красноречие получено им от нью-йоркских аристократов. Именитые граждане Чикаго постоянно испытывали глубокий страх от того, что их сочтут «вторым классом». Каких-либо выдающихся успехов Чикаго в стратегии ведения бизнеса или особой сообразительности в других делах не отмечал никто, но в высших эшелонах городского общества существовало завуалированное опасение, что город по ходу своего продвижения по пути развития коммерции легко может оказаться не способным должным образом реагировать на более тонкие различия в характерах мужчин и женщин. Выставке следовало стать гигантским белым баннером, из-за которого будет проглядывать лицо миссис Астор. Со своими громадными классическими зданиями, наполненными произведениями искусства, со своей чистой водой и электрическим освещением, со своим сверхмногочисленным штатом полиции, выставка была совестью и сознанием Чикаго, она была тем городом, каким Чикаго стремился стать.

В особенности остро испытывал подобное чувство Бернэм. Не принятый в Гарвард и Йель, а потому лишенный возможности начать жизнь «правильно», он стал тонким ценителем жизни, действуя согласно своему самосознанию. У себя дома и в офисе он организовывал концерты, он был членом лучших клубов, собирал самые изысканные вина, а сейчас возглавлял самую великую из невоенных кампаний в истории своей страны. Несмотря на это, колумнисты, освещающие в прессе общественные темы, все еще не написали ничего о платье его жены, в котором она вместе с ним приходит в театр слушать оперу; не написали об этом в том же духе, в каком они описывали вечерние туалеты мадам Палмер, мадам Пульман и мадам Армор. Этот страх был как бы искуплением Бернэма и одновременно искуплением Чикаго. «Сторонние люди уже признали нашу грандиозность в материальном плане, а также и наше превосходство в производстве и коммерции, – писал он. – Но они, однако, все еще утверждают, что мы не достигли той же степени культуры и не воспитали в себе тонкого восприятия жизни. Поэтому с самого начала мысли и работа нашего бюро были направлены на то, чтобы заставить их избавиться от такого мнения».