Сара Дюнан - Жизнь венецианского карлика

— В таком случае отныне тебе следует устраивать свои званые ужины прямо перед зеркалом. Тогда они будут думать прежде всего о том, что у них перед глазами.

Когда она уходит, я усаживаюсь в своей комнате, расположенной в глубине дома, сбоку от портего, и достаю конторские книги. Сколько бы я ни жаловался, мне здесь нравится. Она устроена в согласии с моими личными требованиями, и каждая вещь в этом кабинете идеально мне подходит. Деревянная кровать достаточно маленькая, и, лежа на ней в одиночестве, я все же не чувствую себя слишком одиноко, книжные полки подвешенны низко, и мне нетрудно до них дотянуться, а письменный стол со стулом сделаны на заказ, и мне не приходится ни подкладывать подушки, ни попусту тратить время, взбираясь по ступенькам. Когда я устраиваюсь здесь и берусь за перо, сидя перед раскрытыми конторскими книгами и стеклянными часами, где тихо струится песок, я чувствую, что настолько доволен жизнью, насколько это вообще возможно для меня теперь.

Когда-то я говорил, что, если мы поселимся в доме, где будет много света, я никогда больше не буду ворчать. И — клянусь — я не стану ворчать сейчас. Это правда, что теперь ради нашего благополучия я работаю более усердно, чем у меня получалось в пору наших невзгод. Правда и то, что в нынешние дни триумфа мы с моей госпожой уже не такие близкие друзья, какими были в дни бедствия. Оно и понятно. Ее день — это моя ночь, то есть, пока она спит, я чаще всего тружусь, а когда мы все-таки бываем на людях вместе, мы стараемся изображать скорее госпожу и слугу, нежели товарищей. Хоть наши клиенты — далеко не заурядные плебеи, каких вокруг много, сама наша деятельность такова, что дает пищу для сплетен, а сожительство красавицы и чудовища куда безопаснее подавать как платоновскую идею, нежели как сюжет Аретинова сонета. Случись мне почувствовать себя обойденным (а такое бывало, ведь и я подвержен приступам дурного настроения), я напоминаю себе, что урожайная пора — всегда наиболее хлопотная для земледельца, а позднее, когда время и переменчивость моды сделают нашу работу менее бойкой, откроется простор для досуга.

Ибо теперь мы с ней — владельцы процветающего дела, столь же сложного и ответственного, как многие другие отрасли, на которых зиждется благосостояние города. Ведь теперь, когда Рим силится отстроить себя заново, а от Флоренции осталась лишь тень ее славного прошлого, Венеция стала величайшей метрополией Европы, гаванью для чужеземцев-путешественников, стекающихся сюда для того, чтобы покупать, заключать сделки и развлекаться, и всем им не терпится отведать всех лакомств, что предлагает им этот город. И едва ли не первыми в перечне этих удовольствий в Венеции числятся ее женщины, чья профессия — любовь. Здесь даже ощущается дух былого Рима. Поговаривают, что теперь по воскресеньям порядочным женщинам не войти в церковь: столько там новых куртизанок, стремящихся показать товар лицом.

Показываясь на людях, старик дож выглядит человеком, которому вечно досаждает зловоние. Пожалуй, в скором времени порицание станет здесь государственной политикой — ведь колесо, вращаясь, всегда совершает полный оборот, — однако пока грех остается столь же прибыльным, что и добродетель, так что мы можем собирать урожай круглый год. Впрочем, самая жаркая пора — это весна, потому что именно весной корабли снаряжаются в новое плавание, а толпы паломников готовятся посетить Святую землю. Поразительно, какое множество этих пилигримов, насытившись созерцанием мощей (в Венеции столько святых костей, что она могла бы набрать маленькое воинство из святителей, у которых недостает половины ребер), спешат предаться напоследок греху раз-другой, прежде чем пуститься в долгое плавание, сулящее искупление грехов.

Как и в Риме, я здесь — привратник и домоправитель. Я учитываю приход и расход каждого сольдо, поскольку, когда двери спальни закрыты, всевозможные крысы могут подтачивать кухонные припасы, и нам известны случаи, когда богатые проститутки умирали в нищете из-за дурного ведения хозяйства. Кроме того, никто не входит в наш дом и не покидает его без моего ведома. Мы не принимаем еретиков-немцев, ибо память у моей госпожи столь же долгая, сколь короткими оказались некогда ее волосы. Еще мы избегаем проезжих торговцев, потому что, как ни соблазнительно пополнить список постоянных клиентов иноземцами (льстивая запись Аретино в «Реестре куртизанок» приводит к нашим дверям самых разных богатых купцов), это все-таки опасно. Сифилис, занесенный сорок лет назад французами в Неаполь, ныне превратился в настоящую чуму, и если явно больным мужчинам можно отказать без обиняков, то гораздо труднее распознать болезнь, прежде чем проявились ее признаки. Коряга умеет готовить настойки и мази, помогающие снимать слабые симптомы зуда и горячки, и — какого бы мнения мы ни были друг о друге — я нисколько не сомневаюсь в действенности ее снадобий.