Борис Акунин - Летающий слон

– Как угодно. – Полковник смотрел на чемоданчик. – Инструменты?

– Так точно, фашсковородь, – деревянным голосом ответил Грубер.

– Ну, легкого взлета, мягкой посадки.

В Особом авиаотряде подготовка продолжалась до глубокой ночи, а в специальной зоне обслуживающий состав не ложился совсем. «Муромца» чуть не всего разобрали, проверили, почистили, смазали, потом собрали вновь. Работой руководил сам механик. В полночь трое остальных членов экипажа отправились спать, чтобы набраться сил перед завтрашним днем, а Степкин всё пестовал свое исполинское детище. Но к третьему часу ночи уже и он не знал, чем себя занять: все было в идеальном порядке.

Вокруг освещенной прожекторами машины стояли четверо часовых. Бак был заправлен, масло залито, всё, что надо, – смазано, что надо – подкручено, каждый из четырех моторов проверен по нескольку раз.

Пора было отдохнуть и механику. Ему завтра тоже предстояло подниматься в воздух. Мало ли что случится в небе. Нужно, чтоб голова была свежей и руки не дрожали.

Оставив в ангаре перепачканный комбинезон и смыв грязь, зауряд-прапорщик пошел к офицерскому дому. Он очень устал, но знал, что не заснет – будет лежать и мысленно всё осматривать да ощупывать своего «Илюшу».

Из темноты кто-то шепотом позвал механика:

– Фаш плагороть!

Там стоял долговязый, нескладный солдат. Кажется, Степкин его видел среди техников авиаотряда.

– Ты кто?

Дылда молча протягивал какую-то бумажку.

«Приходи. Истаскавалася. Зоська», – прочел зауряд-прапорщик, посветив фонариком. И всю усталость как рукой сняло. Никогда еще невеста не писала ему так прочувствованно, так страстно! Видно, тоже волнуется из-за завтрашнего.

На сердце у Степкина стало тепло. И даже горячо.

– Она передала? – Он поцеловал листок. – Люленька моя. Истосковалась! Эх, черт! Да как же я отсюда выйду? – Механик оглянулся на ворота, у которых со вчерашнего дня был выставлен усиленный караул. – Не пойму, как ты-то сюда пролез?

Солдат поманил его за собой.

Повел вокруг казармы, вдоль забора. Наклонился, да вдруг сдвинул в сторону одну из массивных досок.

Колебался Степкин недолго. Честно сказать, нисколько не колебался. Все равно ведь не уснул бы – сам это знал. А тут…

– Спасибо тебе, милая душа. Отблагодарю.

Он обнял посланца любви, протиснулся через лаз и побежал в сторону деревни, неуклюжий, распираемый любовью.

Любовники лежали в кровати и начинали разогреваться для анкора, когда раздался нетерпеливый стук в окно.

– Люленька, это я! Открой!

В сторону крыльца протопали быстрые шаги.

– Степкин! – вскинулась Зося. – Езус-Мария, какой ужас!

Зепп уже был на ногах, подхватил со стула одежду и портупею, с пола – сапоги.

Теперь стук несся от двери:

– Отворяй! Скорей!

Зося прижимала к груди одеяло.

– Одно твое слово, и я его выгоню. Навсегда! – отчаянно сказала она.

– Зачем? Он – жених. А я что? Волшебник. Сегодня есть, завтра растаял. Впусти его. Только свет не зажигай. Ну, совет да любовь. Не поминай лихом. Когда уведешь его – исчезну.

Теофельс выскользнул из спаленки в гостиную и спрятался за посудным шкафом.

Нетерпеливый жених всё издавал из-за двери брачные призывы.

Кусая губы, смахивая слезы, хозяйка пошла отпирать.

– Сейчас нельзя, – послышался из передней ее сердитый голос. – Ты сумасшедший! Завтра приходи…

Но изнывающий от страсти механик ее не слушал.

Дверь с треском распахнулась.

– Милая! Разделась уже! Счастье-то, счастье какое!

Жених протащил свою невесту через столовую с прытью, от которой в буфете задребезжали блюдца.

Довольно было один раз посмотреть на его императорское высочество Никника, чтобы стало ясно: это не кто-нибудь, а Верховный Главнокомандующий, причем не просто армией (мало ли на свете армий), а Самой Большой Армией Мира.

Главковерх был высоченного роста, обладал неподражаемой выправкой, а от сурового волчьего лица, обрамленного серой бородкой, веяло силой, уверенностью, властью. Когда Николай Николаевич гневался (что случалось нередко), иные чувствительные и непривычные начальники, случалось, падали в обморок. Зато с нижними чинами главнокомандующий был неизменно милостив, потому что с детства, еще по поэме «Бородино», запомнил: настоящий командир – отец солдатам.