Борис Акунин - Летающий слон

– Гаспадин унтер-официр, пиво-зосиска?

По кожаной фуражке было понятно, что Тимо хоть и рядовой, но не простой, а из технического состава. Унтер-офицеру с таким сесть незазорно.

Краснолицый охотно согласился.

Познакомились. Выпили по паре.

Тимо достал пузырек с авиационным спиртом, разделил поровну, долил пивом. Это был русский национальный напиток, назывался «йорш», Kaulbarsch. Отрава страшной опьяняющей силы. Правда, сам Грубер никогда не пьянел, это у него было наследственное.

Он выпил колючий Kaulbarsch до дна, мерно двигая кадыком. Сплюнул. Вытер губы. Закусил редиской.

Унтер-офицер Земен Земеныч со звучной фамилией Зыч наблюдал за этими манипуляциями с уважением.

Уж и стемнело, а новые друзья все не могли расстаться. Они стояли у высокого забора и препирались. Семен Семеныч уговаривал приятеля продолжить приятную встречу и очень обижался, что тот не соглашается, хотя Тимо сразу согласился. Но унтер пребывал в той стадии опьянения, когда любишь всех вокруг и обижаешься, не чувствуя должной взаимности.

– У нас в Расее как? – говорил Сыч, держа перед носом палец, чтобы собеседник не перечил, а слушал. – Меня угостили, и я угощу, если вижу, что хороший человек. Вот ты, Тимоха, к примеру, хоть и чухна, а человек хороший. Так? – Грубер кивнул. – И я человек хороший. Или ты со мной не согласен? – Тимо снова кивнул, и унтер завершил свое логическое построение: – А как коли ты хороший человек и я хороший человек, то почему двум хорошим людям не выпить вторую бутылку?

Он показал на одной руке два пальца и на другой два пальца – получилось и убедительно, и наглядно.

– Надо фыпить, да.

– Вот. А ты спорил.

– Я не спориль. Я говориль, штоп фыпить, надо сабор ходить, а сабор нельзя – часовой.

– Дурак ты, Тимоха, хоть и хороший человек.

Семен Семеныч хитро подмигнул, палец прижал к губам и показал приятелю вот какую штуку: нагнулся, вынул гвоздь из одной, только ему известной доски, отодвинул ее.

– Милости прошу до нашего шалашу! Начальство умное, а мы умнее. Завсегда можем свою свободу иметь. Но только тс-с-с. Нижним чинам про мой сукретный лаз знать не положено.

Они продрались через занозистую щель на территорию. Под забором было темно, но по углам зоны и в центре горели яркие прожекторы. Между бараком и ангаром виднелась черная зачехленная громада «Летающего слона». По ней, серея, проползла неторопливая маленькая тень – дозорный.

– Давай за мной, – шепнул Сыч. – Только молчок, а то болтаешь много.

Преувеличенно крадущейся походкой он двинулся вдоль стены барака и через несколько шагов споткнулся о водосток.

– Стой, кто идет?

От самолета, наставив карабин, приближался часовой.

– Я это, я. – Семен Семеныч распрямил плечи. – Подышать вышел. Служи, солдат, служи. Гляди, ик, в оба.

Иканию и легкому покачиванию начальника постовой не удивился – очевидно, дело было обычное.

– Господин унтер-офицер, скоро смена? Дежурный, гад, пользуется, что у меня часов нету.

– Ты не рассуждай. На пост вон ступай.

После того как часовой отошел, Сыч поманил собутыльника: можно.

Семен Семеныч квартировал в бараке для нижних чинов, однако не с солдатами, в общей казарме, а в отдельном закутке. Там стояла настоящая пружинная кровать, на стене висел парадный мундир с шашкой, для красоты имелись открытки и лубочная картина «Как немец от казака драпал».

В углу поблескивал медными гвоздиками большой сундук, в котором Сыч хранил всё свое имущество. Он порылся там, извлек замотанную бутыль.

– У них сухой закон, а у нас первачок на шишечках. Заневестилась, родимая. И колбаска есть, а как же. И хлебушек. Всё полной чашей.

Он локтем смахнул с дощатого стола какие-то бумаги, разложил угощение.

В роли хозяина Семен Семеныч держался церемонно:

– Первая за дорогого гостя. – Приятели поклонились друг другу. Чокнулись. – Тимофей Иванычу.

– Земен Земенычу.

Выпили. Пожевали. Унтер посветлел ликом, расстегнул ворот.

– Первачок – чистый родничок… Так ты, говоришь, плотник?

Тимо кивнул.

– И жалаешь при мне служить?

– Да.

– Ну и служи, раз так. Ты ко мне с дорогой душой, и я к тебе. Утром поговорю с командиром, с Рутковским. Скажу: так, мол, и так. Плотник, мол, нужон, я вашему благородию сколько разов докладывал. Он, Рутковский, меня во всем слушает. Без меня – ничего. Вобще. А хороший плотник – он завсегда. Правильно?