Жан-Мишель Риу - Тайна Шампольона

Они — моя семья. И я словно купался в них. Да, в следующий раз точно так же будет и с языком фараонов…

Вольнэ поверил ему. И ты это знаешь, Фарос.

Вспомни, что сказал математик Био, когда приехал в Гренобль в 1805 году. Он встретился с Шампольоном и был так воодушевлен, что даже попросил у Фуркруа, [173] Антуан-Франсуа Фуркруа (1755–1809) — французский химик и политический деятель, член Парижской академии наук. Во время Великой французской революции был членом Конвента, входил в его Комитет народного образования. Участвовал в организации Национального института и новых высших школ. С 1801 г. был главным управляющим по народному образованию; организовал свыше 300 средних школ. главного управляющего по народному образованию, чтобы мальчику облегчили программу обучения, ибо тот должен посвятить себя в первую очередь собственным исследованиям. Ученик, решающий вместо своих учителей! Какое счастье (и какие затруднения…) — противостоять реакциям оскорбленных профессоров. А ведь это мне выпало успокаивать вспыхнувшее возмущение.

Впрочем, несправедливая враждебность роднила профессоров из Гренобля с Саси и Ланглесом. Сегиру минуло семнадцать. Ему предстояло оставить Гренобль, чтобы продолжить образование. Приехав в Париж, он стал учиться в Коллеж де Франс и в специальной Школе восточных языков.

Это было в 1807-м, и дорога, по которой надо было пройти, была еще очень длинна. Он надеялся на поддержку парижских мэтров. А в результате? Сколько раз эти достойные востоковеды утверждали, что поиски Жана-Франсуа бессмысленны? И чего они только не делали, чтобы помешать его успеху? Мне кажется, Ланглес был наихудшим из противников. Он пытался отговорить Шампольона изучать коптский язык — а ведь это был ключ к расшифровке. Жомар встретил его не лучше. Среди всех членов экспедиции Терраж и Жоллуа были, пожалуй, единственными, кто оказал ему помощь. Было бы, без сомнения, полезно сосредоточиться на следующем вопросе. Сегир пробуждал в окружающих страсти и никого не оставлял равнодушным — так откуда же бралось это яростное желание посмотреть, как он потерпит неудачу или преуспеет?

В детстве я столкнулся с коммунальной жизнью пансиона монахов-бенедиктинцев. Хотя у меня и было там несколько друзей, мне всегда приходилось находить общий язык и с противниками. Однажды, когда я вконец изнемог, один старый монах сказал мне: «Ты жалуешься, что у тебя много врагов. Что они больше и сильнее тебя. Ты ошибаешься. Это ты сильнее их. Тебя стараются погубить только в том случае, когда боятся». Я запомнил этот урок. Именно страх увидеть, как преуспеет Шампольон, кажется мне объяснением всему.

Значит, вопрос в том, чтобы найти движущую силу, мотивы, что объяснили бы происхождение этого страха.

Мотивы! Вот я уже использую такие термины, словно речь идет о преступлении. Однако любой хороший сыщик действует именно так: он сначала ищет причину, а затем находит убийцу. Но кого хотели убить? Дешифровщика? Или, быть может, саму расшифровку? Человека или письменность фараонов?

Ничто в жизни Сегира не объяснило бы такую гнусность. Насмешливость, свободомыслие, гениальность ученого и его превосходство над другими — этих качеств достаточно, чтобы дать ростки самой жестокой зависти. Но всего этого, мнится мне, мало, чтобы желать смерти.

Остается, таким образом, письменность, которую, как ты, Фарос, нам объяснял тридцать с лишним лет назад, уже пытались погубить, уничтожая Александрийскую библиотеку и вырывая перо из рук писаря. Ты видишь, мой друг, что я ничего не забыл. Увы, не память мне поможет, но проницательность, методы дедукции и синтеза, коими пользовался бы сыщик.

Чтобы разрешить сию загадку, мне надо внимательно рассмотреть все махинации, события и поступки, нарушавшие жизнь Шампольона; последовательно изучить их и найти наконец точное указание — кто? Но у меня так мало времени и совсем нет сил.

Однако я пытался построить теорию — без особого результата… Я проанализировал все многочисленные факторы, питающие мои сомнения. Сначала я расскажу тебе то, чего ты не знаешь, о доне Рафаэле, ученом монахе, с которым, впрочем, ты был довольно близко знаком.

Морган познакомился с этим человеком сирийского происхождения в Риме, когда тот занимался вывозом печатных прессов, принадлежавших Конгрегации пропаганды. Подготовка к экспедиции была в самом разгаре, и Морган убедил дона Рафаэля к ней присоединиться. Его принадлежность одновременно к Востоку и христианству позволила бы ему сыграть важную роль в установлении отношений с политическими властями Каира. Будучи отличным переводчиком, дон Рафаэль был также членом Института Египта. Его сближение с нашим трио совпало, я это помню точно, с открытием Розеттского камня. Дона Рафаэля увлекала расшифровка иероглифов. Он был также одним из немногих, кто верил в существование связи, очень деликатной и непрочной, между египетским языком и коптским. Разглядев наш интерес к письменности фараонов, он присоединился к нам, и от этого мы выиграли очень много. В Париже дон Рафаэль сделал для Жана-Франсуа то, что отказывались сделать востоковеды, а ты знаешь невероятное терпение этого монаха. Пренебрегая странностями Сегира, он преподавал ему коптский, который был нашим предполагаемым Сезамом, объяснял Сегиру его тонкости, водил его в церковь Сен-Рок, чтобы юноша послушал, как священники служат мессу на этом языке. Он организовывал ему встречи с парижскими коптами, открыл ему двери посольства Персии, где даже думали, что ученик дона Рафаэля прибыл из Аравии… Чего только не делал дон Рафаэль для Сегира! В 1807–1809 годах — гораздо больше, чем мэтры-академики. Он следил за его работой и ослабил внимание, лишь когда убедился, что больше ничего не может ему дать. Тогда он пришел ко мне и объявил о своем решении оставить Францию.