Валерия Вербинина - Драма в кукольном доме

Учитель задумался. Чувствовалось, что он даже не задавал себе подобного вопроса.

– Я не спрашивал, – наконец признался он. – Наталья Дмитриевна говорит, что у князя сложный характер. Когда он похоронил жену, которую очень любил, то окончательно замкнулся в себе. Он обещал через неделю приехать, и если вы, сударыня, задержитесь до того времени, у вас будет возможность познакомиться с ним лично.

В жизни «сложный характер» чаще всего означает «скверный характер», и Амалия подумала, что ей нет нужды задерживаться на целую неделю, чтобы убедиться в этом. Друг Пушкина…Сколько же сейчас князю? Восемьдесят? Восемьдесят пять? Амалия вовсе не считала старость лучшей порой жизни (вопреки тому, что утверждают некоторые старики). Как ни крути, одряхление касается и умственных способностей, и вообще нет на свете ничего скучнее, чем старый осел, даже если он в молодости был не лишен ума и являлся собеседником великого поэта.

– Вряд ли я смогу задержаться на целую неделю, – промолвила Амалия вслух, ослепительно улыбаясь. – Сегодня или в крайнем случае завтра я собираюсь вернуться в Петербург.

Митрохин встрепенулся.

– Вот мы и приехали! – проговорил он оживленно. – Киреевы – прекраснейшие люди! Наталья Дмитриевна обожает гостей, и Георгий Алексеевич тоже… Может быть, вы еще перемените свое решение?

– Госпожа баронесса!

– Амалия Константиновна! Очень, очень рад приветствовать вас под нашим, как говорится, скромным кровом…

– Ах, Жорж, ну полно тебе! Мы здесь живем почти безвыездно и так рады новым лицам…

– Особенно такому очаровательному лицу, как ваше, Амалия, – вставил хозяин дома, улыбаясь.

– Жорж, Жорж! Не смущай нашу гостью… Госпожа баронесса может плохо о нас подумать!

– Уверен, госпоже баронессе это в голову не придет, – промолвил Георгий Алексеевич галантно, склонившись в полупоклоне.

Едва войдя в дом, Амалия оказалась в центре общего внимания, и нельзя сказать, чтобы ей это не понравилось. Сами Киреевы тоже располагали к себе: хозяйка – хлопотунья, улыбчивая и приветливая, ее супруг – седоватый, высокий, с изящными руками, которым позавидовал бы любой пианист или художник. В Георгии Алексеевиче, что называется, чувствовалась порода – однако, присмотревшись внимательнее, гостья отметила некоторую помятость лица, характерную для людей, слишком усердно налегающих на спиртное. Любопытно, мелькнуло в голове у Амалии, что именно может не устраивать хозяина дома в его нынешней жизни. (По молодости своей она не допускала и мысли, что люди могут пить просто так, без всяких видимых причин, по одной только склонности.) Амалия знала, что Георгий Алексеевич был вполне обеспечен и мог позволить себе нигде не служить, стало быть, неприятности по работе исключались. Старший его сын учился в университете, младший посещал гимназию. Нельзя сказать, чтобы Георгий Алексеевич много вращался в свете, но у него имелось достаточное количество влиятельных родственников, способных помочь с решением практически любой проблемы. О его имении Амалии приходилось слышать, что, хотя оно не приносит больших доходов, в нем вполне можно жить безбедно. Дом Киреевых понравился ей до чрезвычайности: выкрашенный в бледно-розовый цвет, с белыми колоннами и наличниками, издали он походил на хорошенькую игрушку, а вблизи становился еще очаровательнее. Есть дома, при одном взгляде на которые думаешь: «Вот тут я хотел бы жить», и баронесса Корф, увидев жилище хозяев, именно так и подумала.

В самом доме царил образцовый порядок, и Амалия чувствовала, что он наводился тут не ради нее – нет, он был частью атмосферы, частью уюта, которым здесь все дышало; а создание прочного уюта – да будет вам известно – есть одна из самых сложных задач на свете, который сам является порождением хаоса. Баронесса Корф решила, что пленивший ее уют создавался не год и, пожалуй, даже не десяток лет, а больше; и еще – что вряд ли Георгий Алексеевич приложил к нему руку. Конечно, всем тут заправляла Наталья Дмитриевна, и кресло, которое она подвинула гостье, было мягко, как пух, с нежнейшей на ощупь обивкой и не смело ни скрипеть, ни шумно волочить свои ножки по полу. Тут взгляд Амалии упал на Ивана Николаевича, который неловко мялся в дверях гостиной, и ей стало немножко совестно, что она размышляет о всяких пустяках, о домах и креслах, в то время как вблизи нее человек стоит с таким неприкаянным видом. Она подумала, что жизнь учителя школы для глухонемых должна быть не слишком весела. Воображение тотчас нарисовало Амалии тесную квартирку – а то и комнату у ворчливой хозяйки, чадящую печь, отклеивающиеся лохмотьями обои, стопку книжек на столе и, конечно, номера «Вестника Европы» в щегольских красных обложках, с названием, расположенным полукругом. Вероятно, журнал был единственной надеждой Митрохина разорвать кокон нищеты и выбраться в иную, лучшую жизнь, где нет ни дребезжания старческого голоса, требующего немедленной уплаты денег за квартиру, ни вечной тесноты, ни ощущения собственной бесприютности и ненужности.