Иван Погонин - Экспедиция в рай

Все купил, да не задорого, положил в саквояж и пошел на трамвайную остановку. На извозчика тратиться не хотелось, они, оглоеды, совсем совесть потеряли – 10 рублей за самый короткий конец просили. Трамваи ходили редко и потому были переполнены. В первые два ему влезть не удалось, а когда на третьем к Саратовскому вокзалу подъехал, понял, что, если не поторопится, на поезд опоздает. Бегущий, буржуйского вида мужчина был замечен и остановлен патрулем матросов-балтийцев. Братишки бесцеремонно обыскали таракановский саквояж, нашли чай и заявили, что он экспроприируется в пользу революции. Тараканову бы промолчать, поскрипеть бы зубами и дальше бежать, на поезд успеть попытаться, так нет, начал права качать, уж больно чая стало жалко. Братишки долго не слушали – один из них ударил его кулаком в челюсть, после чего ему завернули руки за спину и отвели в ближайший участок, или, как они теперь называются, – комиссариат.

А там ему опять «повезло» – комиссарил во втором Пятницком участке некто Булгаков, бывший стрелочник Николаевской железной дороги, который в двенадцатом году благодаря Тараканову был отправлен Московским окружным судом на каторгу.

Осип Григорьевич своего крестника и не узнал – много их у него, да и тяжело было узнать в седом человеке в кожаной куртке и пенсне бывшего красавца-стрелочника. Зато Булгаков узнал его сразу.

– Огромное пролетарское спасибо вам, товарищи! – обратился он к приведшим Тараканова матросам. – Вы даже не знаете, какую крупную рыбу изловили. Это же господин Тараканов – известный жандарм.

Через два часа отставного коллежского секретаря на автомобиле повезли на Лубянку, 11. Сидевший рядом с ним милиционер держал в руках саквояж Осипа Григорьевича и тощую бумажную папку, в которой находились протоколы и рапорта. Из них следовало, что бывший чин царской полиции Тараканов, неоднократно поощрявшийся начальством за активную борьбу с революцией, четвертого сего мая, на Кожевнической улице занимался спекуляцией продуктами питания и был задержан на месте совершаемого преступления совместным милицейско-флотским патрулем.

За эти прегрешения Осипу Григорьевичу по революционным законам грозило самое суровое наказание.

Тротуар у бывшего здания страхового общества «Россия» с обеих сторон был огражден рогатками из колючей проволоки. Когда милиционер открыл перед ним дверь, Тараканов увидел пулемет с заправленной лентой, рядом с которым стояло двое чекистов.

Осипа Григорьевича провели в большую комнату, перегороженную поперек наспех склоченным барьером из неструганых досок. Оставив Тараканова под охраной двух каких-то типов, милиционер убежал.

За барьером находилось человек двадцать собратьев по несчастью. Здесь были люди в солдатских и офицерских шинелях, в поддевках, в потертых пиджаках и в роскошных пальто. В комнату то и дело входили и выходили крепкие ребята в кожаных куртках, в фуражках с красной звездой на околыше, с кобурой на животе.

Чекисты громко разговаривали между собой, ругались, спорили, но все не по-русски. Языка Тараканов разобрать не мог.

Милиционер вернулся минут через двадцать и велел Тараканову подниматься по лестнице. Пройдя длинным коридором вдоль ряда дверей с намалеванными неумелой рукой номерами, милиционер велел остановиться у одной из них, постучал и, получив разрешение, завел Тараканова в кабинет.

В глубине комнаты стоял большой письменный стол, за которым сидел темно-русый мужчина лет тридцати в пиджаке и белоснежной сорочке, с воротником, подвязанным модным галстуком. В руках он держал отобранный у Тараканова паспорт, саквояж Осипа Григорьевича стоял на столе.

Мужчина, отпустив милиционера, показал рукой на приставленный к столу стул, приглашая садиться.

– Здравствуйте, – чекист взглянул в паспорт, – Осип Григорьевич. Меня зовут Альфред Иванович. Я буду заниматься дознанием по вашему делу. Вам это знакомо? – Глядя в глаза Тараканову, он указал на саквояж.

– Здравствуйте. Разумеется, знакомо. Это мои вещи.

– Это хорошо, что не пытаетесь отрицать очевидного. Где взяли продукты?

– Купил.

– Где?

– На рынке, у Даниловского монастыря.

– В Москве?

– Разумеется, в Москве.

– Купили и тут же хотели продать?

– Ничего я продавать не хотел. Купил продуктов для семьи, на праздничный стол.

– На Пасху? В Бога веруете?

– Верую. Это вроде не запрещено?

– Не запрещено. Запрещено спекулировать.