Филип Гуден - Маска ночи

Вокруг меня вырисовывались очертания каких-то предметов, лежавших не то на столах, не то на скамьях, некоторых из них милосердно покрывал мрак. Мне не нужно было рассматривать их. Это были человеческие тела. Я насчитал четыре или пять, возможно, в дальних углах были и другие. Я находился в мертвецкой. Колени мои подкосились, и я сполз по скользкой стене на пол. Комок тошноты снова подступил к моему горлу, но мне нечего больше было из себя извергнуть.

Не знаю, как долго я пролежал, свернувшись в клубок у основания стены, пытаясь сжаться в ничто, – таким жутким было это место. Человеческое сознание, пожалуй, по-своему милосердно, ибо оно уводит нас от долгого созерцания ужаса. Я застыл в оцепенении и удалился в некий отдаленный край внутри себя – оттуда, если бы вы осведомились о моем имени или занятии, я вряд ли бы отозвался.

Первое, что я осознал, придя в себя, – то, что в комнате стало светлее. Конечно, в мире за этим подвалом была весна, а утро весной наступает рано. Я свернулся у стены; по моему онемевшему телу разливалась боль. Свет зари ясно обозначил мертвецов, лежавших, вытянувшись, на спине на простых столах. Рядом с некоторыми из тел лежали режущие инструменты, а в одном углу, как ни странно, – весы. Не меняя своего положения, я увидел, что одно из тел принадлежит Киту Кайту, конюху. Я узнал его рыжую голову, хотя, как и моя, она была в крови. Это удивило меня: разве не был Кайт одним из тех поддельных могильщиков? Если так, то что он делает здесь, в этом склепе, на этой бойне?

Я заставил себя осмотреть другие тела при слабом свете, проникавшем в окно, но отпрянул, заметив у по меньшей мере двоих достоверные признаки чумы, те самые опухоли и бубоны, которые Абель так искусно нарисовал на мне. Один из прочих трупов я узнал. То была госпожа Анжелика Рут; бедное лицо ее вздулось и приобрело лиловый оттенок, но все еще было узнаваемо.

Неужели я действительно благодарил Бога за то, что остался в живых? Но, уж конечно, мне не придется оставаться в живых намного дольше после ночи, проведенной взаперти в таком скверном месте, где бы оно ни находилось. Болезнь, с которой я так дерзко заигрывал, в конце концов одолеет меня. Я сгину так же, как мои отец и мать. Странно сказать: осознав это, я не пришел в ужас. Возможно, все мои запасы ужаса были уже исчерпаны.

В этом подвале была дверь, но ее крепко заперли. Я бился об нее и взывал – безответно. Мною уже начинал овладевать страх того, что кто-нибудь придет, чем того, что никто не появится. Я вернулся к зарешеченному окну. Поднявшись на цыпочки, я смог просунуть руку между прутьями и помахать пальцами. Я закричал, но не смог даже себя убедить в своем бедственном положении. Да никого и не будет на улице в этот ранний час – наверное, было около пяти утра, – так что я вскоре сдался.

А потом на меня нашло великое спокойствие, почти просветление разума. Может, от голода или усталости, а может, это было начало конца: так утопающий, говорят, начинает грезить в свои последние мгновения. Я возвратился на свое место под окном. Сел и вытянул ноги так легко, будто растянулся на речном бережку.

В этом подобном сну состоянии я подумал, что этот склад мертвых напоминает мне шекспировскую «Ромео и Джульетту». Когда Джульетта проглатывает усыпляющее снадобье, приготовленное братом Лоренцо, она умирает для мира, и ее уносят в склеп, принадлежащий роду Капулетти. Там она проводит два дня среди трупов, ожидая, что ее разбудит поцелуй возлюбленного. Но когда она и в самом деле просыпается, то лишь для того, чтобы обнаружить Ромео мертвым у своих ног – ужас, превосходящий все другие страхи. И все же Джульетте хватает силы духа, чтобы взять кинжал Ромео и вонзить его в свое тело. Если юная девушка смогла проявить такое мужество, то, уж конечно, и взрослый мужчина должен быть способен…

Это не игра, сказал я себе, даже если во всем этом есть нечто фантастическое.

Кто мог отпереть дверь подвала и войти в этот склеп? Уж точно не Ромео.

И все же кто-то придет. (Именно этого я и боялся – что кто-нибудь да появится.) Все мы здесь были ради какой-то цели – Ревилл и покойники.

Я стал размышлять, что же это за цель. Умерших от чумы обычно хоронят со всей поспешностью, на какую только способны, после того как увезут их из их жилищ в тихие, безлюдные часы. Их бесцеремонно скидывают вилами в общую яму. Но в этой комнате находились как минимум два очевидных подданных Ее Величества Чумы. Почему они не погребены? И как объяснить присутствие в этом жутком месте Кита Кайта и госпожи Рут? Одну отравили, в этом я не сомневался, а другого как будто забили до смерти.