Джон Робертс - Заговор в Древнем Риме

— Деций! Сколько лет, сколько зим! Куда ты запропастился? Совсем позабыл приятеля. Вид у тебя, скажу честно, бледноватый. Вот до чего доводит публичная служба. Видать, только и делаешь, что сидишь в храме и считаешь денежки под неусыпным оком Сатурна? Скажи, как чувствует себя человек в роли ответственного за все золото Рима?

— Если можно найти какое-то удовольствие в том, что взираешь на проплывающий мимо золотой поток, то мне оно досталось в полной мере. Но, откровенно говоря, в этом деле ничего хорошего я не нахожу.

— Тогда позволь мне встретить тебя честь по чести. Пошли.

Он провел меня в небольшую комнату, в которой стояли два маленьких дивана и единственный стол. Рядом находилась бронзовая жаровня, наполненная камнями, которые предварительно были раскалены докрасна в хлебной печи. Такого рода очаг не давал дыма. Увидев его, я обрадовался, ибо на улице уже начало холодать. Стол был сервирован вином и легкими закусками — оливками, орехами, финиками, инжиром. Подобный набор кушаний говорил не о философском пристрастии хозяина дома к простоте, а о недостатке времени делового человека, не дававшего ему ни малейшей возможности для показухи.

Мы выпили за наше здоровье, непринужденно поговорили о том о сем, после чего Милон со свойственной ему прямотой произнес:

— Хотя, полагаю, мое общество тебе приятно, насколько я понимаю, ты явился ко мне с официальным визитом?

— Не совсем так. Вернее, цель визита не входит в мои должностные обязанности. Мне довелось случайно кое-что обнаружить. И боюсь, что это «кое-что» является вещественным доказательством государственного заговора. Я в полном смятении и не знаю, как со всем этим поступить. Мне некому довериться в этом вопросе…

— Кроме меня, — улыбнулся он.

— Да, ты стал мне ближе всех.

— Тогда выкладывай.

В разговоре с Милоном невозможно было говорить уклончиво, намеками, ходить вокруг да около. Поэтому я выложил все начистоту, рассказал обо всем, что обнаружил в тайниках храма. И даже объяснил причину, почему не отправился сразу к консулам или преторам. Он слушал очень внимательно. Среди моих знакомых Милон отнюдь не отличался самым блистательным умом — эти лавры, безусловно, принадлежали Цицерону. Но я никогда не видел человека, который умел так обстоятельно и вдумчиво подходить к делу.

— Понимаю, почему ты соблюдаешь такую осторожность, — сказал он, выслушав все до конца. — Подозреваешь, будто кто-то замыслил заговор против государства?

— А на что же еще это может быть похоже?

— Насколько я понимаю, у тебя есть подозрения относительно Помпея, который не прочь стать правителем Рима. Однако не думаю, что ему удастся найти в Риме даже несколько сотен паршивых сторонников, способных удержать для него городские ворота. Если он и впрямь замыслит нечто подобное, то, скорее всего, введет в Италию свои войска и возьмет город без сопротивления.

— Ну хорошо. Допустим, это не Помпей, — согласился я. — Допустим, это кто-то другой. А им может оказаться кто угодно из тех, которые когда-то командовали легионами и знают, что никогда не смогут это делать вновь. Из тех, которые, утратив всякую надежду получить высокую публичную должность, впали в отчаяние. Кто еще, если не они?

— По твоему описанию, это оружие не вполне подходит для полевых сражений. Гораздо больше оно пригодно для уличных боев. Судя по рассказу, ты не обнаружил ни больших щитов, ни длинных копий, ни луков со стрелами. Это вовсе не значит, что найденный склад оружия нельзя использовать в том назначении, которого ты опасаешься. Но не исключена и другая возможность.

— Какая?

— Деций, ты преувеличиваешь опасность со стороны зарвавшихся военачальников. Все они еще помнят уроки времен Мария и Суллы и, полагаю, впредь постараются вести военные действия где-нибудь за пределами Италийского полуострова. Но есть другие люди, которым наплевать на командование большими армиями и господство в провинциях. Эти люди хотят подмять под себя город. Сам Рим. И склад оружия, о котором ты говоришь, вполне мог бы сослужить им хорошую службу.

— И кто бы это мог быть? — осведомился я.

— Первым приходит на ум Клодий Пульхр, — ответил Милон.

— А вторым — ты. Нет. Как бы заманчива ни была эта мысль, она не вызывает у меня ничего, кроме скептицизма. Хотя, не скрою, больше всего на свете я хотел бы выдвинуть перед Сенатом обвинения против Клодия. Республика многое приобрела бы, избавившись от одной паршивой овцы. А я бы сделал себе имя в политике. Именно по этой причине слабо верится, что боги могут проявить ко мне такую благосклонность. И разумеется, я ни на миг не допускаю, что к этому делу можешь иметь какое-то отношение ты.