Мария Фагиаш - Лейтенант и его судья

Это было самым трудным в жизни — каждому возрасту свойственны свои желания. И неисполненные желания нельзя просто отложить и в нужное время реализовать. Они просто приходят в негодность, вянут, как срезанные розы. «И все это навеяли маленькие санки», — грустно подумал Кунце.

Воздух был по-зимнему свеж, а когда Кунце дошел до Ринга, снега было уже столько, что он приглушал цоканье копыт по мостовой. Он хотел сократить путь и пройти через переулки между Гюртелем и Рингом, но вдруг ощутил потребность очутиться где-нибудь без этого нагромождения серых домов, лишенных неба и воздуха. Он попытался изгнать из своих мыслей Петера Дорфрихтера, но тот, как навязчивый попрошайка, возникал в его в памяти вновь и вновь со своей обезоруживающей усмешкой, которая любого могла бы свести с ума. Кунце уже давно пришел к выводу, что Дорфрихтер виновен, однако прошло уже две недели со дня его ареста, а решающих доказательств не было. Он начал понемногу сомневаться в своем методе ведения следствия. До сих пор, когда ему не хватало прямых улик, он старался проникнуть во внутренний мир подозреваемого, сконцентрироваться на возможных мотивах преступления, пытаясь разобраться, способен был этот человек на преступление или нет. В его тройственной роли следователя, обвинителя и защитника первым шагом было убедиться, что человек действительно виновен, а второй состоял в том, чтобы убедить в этом суд. В деле Дорфрихтера он первый шаг уже сделал, и нужно было готовиться ко второй стадии. Но вопросов без ответа было еще слишком много. Не было ни одного свидетеля, который бы видел Дорфрихтера и его собаку поблизости от почтового ящика на Мариахильферштрассе. Ни один из пассажиров, ехавших вместе с ним в жарко натопленном купе, не почувствовал запаха цианистого калия, который, будучи даже помещен в закрытый конверт, должен издавать характерный запах миндаля; ни одна из принадлежностей, которая могла быть использована при написании и размножении циркуляра, не была найдена ни в квартире Дорфрихтера, ни у его тещи. Когда Кунце подошел к дворцу Хофбург, часы на ближайшей кирхе пробили половину четвертого. Под влиянием внезапного порыва он свернул к входным воротам. Если ему повезет, он сможет застать в бюро Герстена и прямо там с ним переговорить. «В конце концов, они старые знакомые, — сказал себе Кунце, — и поэтому совсем не обязательно идти формальным путем, чтобы с ним встретиться». Герстен был племянником генерала Хартманна и проводил в доме генерала гораздо больше времени, чем у себя дома. Армия в некоторой степени заменяла ему семью. Его отец, полковник фон Герстен, был и сегодня еще в строю. Кунце всякий раз удивлялся, как такой неуклюжий своенравный парнишка превратился в образцового офицера — корректного, добросовестного, ответственного и интеллигентного. Как лучший армейский стрелок, Ганс фон Герстен принимал участие в Олимпийских играх 1908 года и выиграл для Австрии серебряную медаль. В настоящее время Герстен служил в телеграфном бюро. Когда доложили о Кунце, он выскочил из комнаты и приветствовал капитана, крепко обняв его. Он был выше гостя на целую голову.

— Вот это действительно приятный сюрприз! — сказал он Кунце и провел его в свое бюро. — Я слышал, что тебе поручили вести дело Дорфрихтера. На днях хотел тебе позвонить, но соединяли так долго, что пришлось положить трубку.

— Как раз поэтому я к тебе и пришел — из-за дела Дорфрихтера.

— Ну что, ты уже разобрался с ним? В газетах почти ничего не пишут.

— Есть довольно убедительные улики, и только. Многое мне все еще не ясно. Например, почему он выбрал десять офицеров — если предположим, что он действительно Чарльз Френсис, — из пятнадцати или, собственно, из шестнадцати? Потому что он включил Хедри, который не был представлен к повышению? Почему он остальных шесть не включил в свой список?

— Назови-ка мне эти шесть фамилий, может быть, я найду объяснение.

— Аренс, Шёнхальс, Виддер, Траутмансдорф, Мессемер и Айнтхофен.

— Партия войны! — закричал Герстен. — Они разделяли его взгляды, или он их: чем раньше мы нападем на Балканы, тем лучше. — Он задумался. — Но были и другие того же мнения. Молль, например, и Хедри. У него, наверное, были и другие причины.

— Какие же причины у него могли быть в этом случае? — спросил Кунце.

Герстен ответил не задумываясь:

— Его жена! Ничего другого я придумать не могу. Но имей в виду, Эмиль, это только мое предположение. Ты сам сказал, что полностью не уверен, что Дорфрихтер виновен.