Мария Фагиаш - Лейтенант и его судья

— Не стоит и говорить, как я вам благодарна, — призналась она спустя некоторое время. И затем спросила: — Как он себя чувствует?

— Соответственно обстоятельствам, — ответил Кунце. — Нога у него в гипсе, но врач надеется, что все будет в порядке.

— Он сильно на меня злится?

— Довольно-таки. Но ведь это можно понять, не так ли?

Они встретились холодными зимними сумерками под голыми деревьями, двое владельцев собак, которым пронизывающий до костей туман был в радость. Вдали только одна женщина выгуливала двух дрожавших фоксов. Пока Тролль с интересом изучал попонку шпица, Кунце, протянув руку как будто для приветствия, передал Лили пистолет, который она небрежно спрятала в карман пальто.

— Еще раз спасибо, и скажите ему, что я сожалею.

Он кивнул.

— Я передам ему это.

— Сожалею, что не попала, — добавила она со смехом. Затем она потянула за поводок и повела шпица прочь от Тролля.

Лейтенант Ксавьер Ванини брел по краю узкого ущелья; глубоко внизу пролегали рельсы железной дороги. Что-то влекло его в это место, особенно тогда, когда он был с похмелья. Уже от одного вида железной дороги становилось легче на сердце — есть, стало быть, еще поезда, которые могут увезти его из этого проклятого места, и он не отрезан окончательно и бесповоротно от остального мира.

Дул холодный ветер, и лейтенант продрог. Если хорошенько подумать, он с прошлой осени не переставал мерзнуть. Он взглянул на безотрадное февральское небо и проклял его. В последние дни потеплело, и снег превратился в слякоть. Венгерский ландшафт с его голыми деревьями и бесконечными серо-коричневыми полями выглядел плоско и печально. В его воображении возникла снова картина солнечной бухты Кварнеро, и от тоски у него защемило сердце.

Он родился в Триесте, и, когда ему было три года, его отец, служащий таможни, был переведен в Фиуме. Он рос в порту, который был достаточно оживленным, чтобы быть постоянным источником радости, но и вполне безопасным для мальчишки. Зимой и летом море было постоянным местом для игр: рыбацкие лодки и пароходы, плывущие вдоль берегов с роскошной растительностью и бесконечными дикими пляжами, грузовые суда с их собранными со всего света экипажами, начиная с огромных светловолосых скандинавов и кончая крошечными малайцами.

Ему было тринадцать, когда умер его отец. Следующим летом мать познакомилась с пехотным полковником, который был уже на пенсии и проводил отпуск в Аббации, и вышла за него замуж. В глазах полковника маленький мальчишка, который болтал на десяти языках, включая тайский, который предпочитал венским шницелям соскобленные перочинным ножом со скал моллюски и у которого на левой руке была вытатуирована красно-голубая морская звезда, — был просто невоспитанным парнем. Единственной возможностью спасти его для общества, по мнению полковника, было железное военное воспитание. Ксавьера отправили в венский Нойштадт, в кадетское училище. Он не был образцовым учеником и кое-как дорос до лейтенанта, и то только потому, что он, как примерный сын, не хотел расстраивать свою мать.

Когда человек вынужден жить с постоянно изнуряющей его болью, он хватается за любое средство ее заглушить. Ванини пил, играл и попал в сети женщин не самого порядочного толка. Ему всегда не хватало собственных денег, и до полного финансового и морального краха всегда оставался один маленький шаг. Для молодого и приятно выглядевшего офицера было довольно легко наделать долги, так как кредиторы считали, что даже в самом крайнем случае оставалась возможность выгодной женитьбы. Проценты, которые ему приходилось платить по долгам, были чудовищными, и он каждый раз, когда его переводили в другой гарнизон, вздыхал с облегчением — неоплаченные долги и угрозы кредиторов оставались позади.

Перед ним открывались новые, нетронутые источники кредита. Это была небезопасная игра, и Ванини не имел представления, как долго он сможет держаться на поверхности. Рано или поздно придется выбирать — или увольняться со службы, или решиться на женитьбу на какой-нибудь уродине из богатой семьи.

Хотя в Нагиканице он служил только с двенадцатого ноября, он успел дойти до стадии, когда ему казалось, что положение безвыходно. Его кредиторы из Линца объединились и требовали свои деньги, а от местных ростовщиков практически ничего невозможно уже было получить. В отчаянии он написал своему отчиму, но тот ответил письмом на четырех страницах, полным упреков и без ожидаемого чека.