Клод Изнер - Роковой перекрёсток

— Марш-марш в кровать! Ложитесь поудобнее, вот так, хорошо. Сейчас я принесу вам соку, сяду рядышком и начну читать с окончания предыдущей части — уж очень хорошо написано:

Доктор Рамбюто степенно кивал. Такая очаровательная хрупкая женщина — и такой неудачный брак… Она достойна лучшей доли…

— Совсем как я, — всхлипнула мадам Баллю, прерывая чтение, — я тоже ничем не заслужила, чтобы мой Баллю так рано отправился на небеса, потому что…

— Читайте же!

— Хорошо, хорошо.

Феликс Шарентон начал терять терпение. Диванчик оказался неудобным, и у него уже затекли ноги. Он встал и принялся мерить шагами гостиную, поглядывая на часы.

— Что-то семейный совет затягивается. Эдак я тут до вечера проторчу, — пробормотал он. — Ах, с каким удовольствием я бы выкурил сейчас сигару…

— Вот это он точно подметил! Ну точь-в-точь как мой Баллю. Если он долго читал газету, тут уж непременно…

— Да читайте же вы дальше!

— Ну, вы-то уж точно не из терпеливых!

Шарентон осторожно приоткрыл дверь и столкнулся нос к носу с человеком, который как-то странно к нему приглядывался. На груди незнакомца красовался орден Почетного легиона, и ювелир решил, что перед ним сам барон де Сен-Пруцент, которому, видимо, стало лучше.

— Вам понравились украшения? — спросил он.

— Конечно, друг мой, конечно.

— И какой же гарнитур вы выбрали? Тот, что с рубинами? Или тот, что с изумрудами? А то уже, знаете ли, поздно, я проголодался.

— Узнаю моего Жозефа! Он любит поесть, — вставила мадам Пиньо.

Мадам Баллю кивнула и продолжила:

Человек с орденом Почетного легиона смотрел куда-то за спину Феликсу Шарентону. Тот обернулся и увидел, как из потайной двери появился здоровенный детина в белом.

— Украшения! Где мои украшения? — вскричал Шарентон.

Детина в белом схватил его, он попытался вырваться, но страх парализовал его.

— Боже правый! Да вы спятили! Отпустите меня! Спасите! На помощь! Грабят!

Этих криков доктору Рамбюто было достаточно, чтобы прописать новому пациенту самое радикальное лечение.

— В душ его, — приказал он санитару.

— Продолжение следует… Ну вот! — вздохнула мадам Баллю. — Придется теперь ждать до завтра, чтобы узнать, что там было дальше. А вы не знаете, мадам Пиньо, это правда, что человек, с которого писали Феликса Шарентона, в конце концов все-таки спятил. Оно и понятно: столько натерпелся, бедолага. Мало того, что обобрали до нитки, так еще и в сумасшедший дом заперли. Ничего удивительного, от холодного душа у кого хочешь крыша поедет!..

— Что за странный запах? — перебила ее Эфросинья Пиньо. — Вы не чувствуете?

На пороге появился странного вида долговязый субъект с миской в руках.

— Прошу прощения, это вы мадам Пиньо?

— Да, это я. Что вам угодно? Вообще-то перед тем, как войти, принято стучать.

— Меня прислал ваш сын. Я зашел к нему в книжную лавку поговорить о деле, из-за которого погиб мой родственник Базиль Попеш, и узнал, что у вас суставы болят… Ну, и сразу побежал за Пульхерией.

— Это еще кто?

— Моя коза — у нее вот-вот родится маленький, вот я и кормлю ее розмарином, поэтому ее молоко полезно больным ревматизмом. Я принес вам его, надо выпить все до последней капельки. Будете пить ее молоко каждый день, глядишь, через месяц-другой и встанете на ноги.

— Я тоже хочу такого молока! — заявила мадам Баллю.

Чтобы не обижать Жермену, Виктор решил пообедать вместе с Айрис и Кэндзи и заставил себя наскоро проглотить порцию гусиных потрохов с пюре из репы. Разговор вертелся вокруг утренней выручки и внезапного похолодания — эти темы были гораздо безопаснее, чем недавнее воссоединение семьи. Потом Виктор распрощался и ушел.

Таша отложила кисть и придирчиво посмотрела на почти оконченную копию «Спасения Моисея» Николя Пуссена. Недавно Виктор познакомил ее с братьями Натансонами, и вместе с ними она попала на дебютную выставку молодого художника Эдуара Вюйара в «Ревю бланш». А тот, в свою очередь, представил ее художнику из Бордо Одилону Редону — Таша всегда восхищалась его самобытным творчеством и с удовольствием выслушала его советы. Редон считал, что искусство призвано отражать подсознательное и художник должен стремиться передать свой внутренний мир и подчинить этому логику видимого мира. Под влиянием Редона Таша отошла от импрессионизма, который, по его мнению, лишь фиксирует впечатления художника, и занялась изучением творчества великих мастеров прошлого, таких как Энгр, Делакруа, Постав Моро и Дега. А когда Таша в очередной раз зашла в Лувр, она вдруг ощутила суровое обаяние полотен Пуссена.