Жан-Франсуа Паро - Убийство в особняке Сен-Флорантен

Бурдо подвел узника к столу.

— Пусть с него снимут цепи.

В молодом человеке пробудилась безумная надежда: он выпрямился и вновь принял надменный вид; он явно не слышал слов Николя.

— Покажите ваши руки, — произнес Ленуар.

— На каком основании я должен показывать вам свои руки?

— Исполняйте, что велено.

Оба магистрата склонились над руками обвиняемого. Все ногти Дюшамплана были длинными и ухоженными, и только на среднем пальце правой руки ноготь был обломан, и на краю подживала небольшая ранка. Подойдя к обвиняемому, Николя крепко взял его за руку и приложил сохранившийся фрагмент, полностью совпавший с ранкой на пальце.

— Что это значит? — прошептал Дюшамплан.

— Это значит, сударь, — произнес судья по уголовным делам, — что доказательства, собранные комиссаром Ле Флоком, полностью подтверждают справедливость выдвинутых против вас обвинений. Уведите его.

Декабрь 1774 года

— Итак, Николя, — произнес Ноблекур, аккуратно ставя на стол чашку из тончайшего фарфора Индийской компании, — год оканчивается лучше, чем начинался! Однако какое ужасное, непостижимое стечение обстоятельств!

Прошло два месяца с тех пор, как Николя во время тайного заседания в Шатле выдвинул обвинения против Дюшамплана.

— Увы, дело получило неожиданное завершение. До меня только что дошли поразительные новости.

— Какие же?

— Дюшамплан избежал смертной казни. Специально созванная комиссия тайно судила его и приговорила к пожизненным галерам. По-моему, это слишком мягкое для него наказание.

— Да, мне это известно; у нас не умеют хранить секреты… Сколько раз я говорил вам, что ваша блестящая демонстрация улик и предъявленные доказательства не убедили ученое собрание. Что им требовалось? Боюсь, всего лишь предлог, чтобы пощадить субъекта, который слишком много знал о некоторых особах.

— Значит, вы еще не знаете, что по дороге в Тулон Дюшамплана нашли задушенным, а его товарищ по цепи не смог ничего объяснить. Сказали, что Дюшамплан задохнулся от пыли, исходившей от соломенных тюфяков в тюрьме Кламси!

— А каковы результаты вскрытия?

— Какое вскрытие! Его тотчас закопали в общей могиле.

— Есть уверенность, что это был именно он?

— Смею на это надеяться. Если не считать моих английских друзей, то вместе с Мовалем и Камюзо набирается не так уж мало врагов, преследующих меня по пятам, и всех мне следует опасаться.

— 1774-й был тяжелым годом, он навсегда останется для вас годом траура и клеветы… Шум, поднятый вокруг вас и Ла Врийера… Надеюсь, герцог выразил вам признательность за то, что вы вытащили его из этой грязной истории?

— Я на это и не надеялся. Между нами возникло чувство неловкости. Я слишком много знаю о нем; впрочем, о том, что мне известно главное, он не знает до сих пор. Он по-прежнему министр, но при дворе он чувствует похолодание, и оно постоянно нарастает, особенно со стороны короля. Герцогиня вручила мне изящное послание от госпожи де Морепа, которая, как говорят, продолжает пребывать в восторге от «нашего дорогого Ранрея».

— Вот вы уже и стали «новым двором»! У Филемона и Бавкиды… Скорее, жена могильщика.

Николя не понял намека.

— Могильщика?

— Увы, друг мой, близкий, насколько это возможно, к парламенту и его жирным котам, я всегда безоговорочно поддерживал права и прерогативы короны, выступая против незаконного захвата власти сим организмом, подтолкнувшим нас, помимо прочего, к изгнанию отцов-иезуитов, о последствиях коего я вам уже говорил. Так вот, 12 ноября сего года, в день святого Рене, день вполне подходящий…

— Графа де Морепа зовут Рене.

— Совершенно верно! В этот день король, председательствовавший на ложе правосудия, утвердил возвращение парламентов и принял постановление о смерти реформы Мопу.

— Если как следует подумать, то это ошибка.

— Без сомнения, ошибка. Или, скорее, заблуждение. В умах людей формируется сомнительное представление о том, что парламент является той силой, которую нельзя уничтожить, ибо его всегда восстанавливают. Весь Париж повторяет комментарий канцлера Мопу. «Я выиграл для короля процесс, длившийся сто пятьдесят лет. Если король хочет заново его проиграть — это его право».

— Сейчас я, наконец, понял, что хотел сказать посол Англии, — проговорил Николя, — Господин Ленуар, с которым у нас установились искренние и доверительные отношения, попросил меня перевести ему отрывок из перехваченной депеши лорда Стормонта.