Карло Мартильи - 999. Последний хранитель

— Эй, Хуанито-гульфик! Что ты делаешь на улице в такой час? Еще не всех шлюх обошел?

— Нет, мне бы еще твою мамашу.

Солдат замахнулся на него, но карлик проворно увернулся от удара, хотя и свалился на землю.

— Брось, Рамон, — вмешался другой стражник. — Если Хуанито здесь, значит, у него на то есть причины.

— Мне надо поговорить с доном Диего де Деза, — поднявшись с земли, сказал карлик. — Срочно.

— Поднимись к нему, Хуанито. У него еще горит свет. Монсиньор, наверное, молится.

Карлик с трудом одолел два марша лестницы, ведущей в кабинет прелата. Из-под тяжелой двери просачивался слабый свет. Он постучал и стал ждать. Вскоре в двери открылось смотровое окошечко, и вниз метнулась тень. Чтобы поцеловать епископу руку, карлику не надо было наклоняться.

— Как поживаете, монсиньор?

— Хорошо, ибо наконец-то собираюсь уехать в свою Испанию.

Хуанито нахмурил густые брови. Это была дурная новость. Дон Диего де Деза был для него основным источником заработка, если не считать мелкого грабежа от случая к случаю. Он регулярно доносил епископу обо всем, что видел и слышал в домах знатных горожан и римского клира, и подозревал, что его донесения доходят до ушей кардинала Родриго Борджа, покровителя дона Диего.

— Ты прервал мою молитву, — продолжал епископ. — Думаю, на то была веская причина.

Хуанито в подробностях рассказал обо всем, что видел, с энтузиазмом добавляя кучу только что выдуманных деталей. Дон Диего не придал его словам большого значения, но в том, что касалось еврея, у него имелся совершенно определенный приказ: ничто не должно ускользнуть от внимания. Он благословил осведомителя, выдал ему золотой и выпроводил. Они прощались навсегда. Пока Хуанито шел в сторону Кампо-деи-Фьори, где намеревался потратить часть заработка на какую-нибудь молоденькую шлюшку, епископ разбудил секретаря и отдал ему точные распоряжения на сегодняшнюю ночь.

Эвхариус никого больше не ждал. Он отослал домой двух последних рабочих, запер мастерскую и уже лежал в постели, когда услышал неистовые удары в дверь. Сбежав вниз по лестнице, он отворил дверь и несколько раз низко поклонился. Он плакал, умолял, отговаривался слабым здоровьем, но в итоге с тупой покорностью принял безапелляционный приказ явиться в тот же самый день, о наступлении которого оповещала синева неба, ни больше ни меньше как к базилике Петра, на допрос к камерарию. И пусть при нем будут доказательства его невиновности или вины, потребовал папский гонец. Все равно что приказать обвиняемому явиться с веревкой, на которой его повесят. В постель он вернулся только для того, чтобы успокоить жену, и, снова услышав ее ровное дыхание, спустился в типографию.

Под стопкой бумажных листов там лежала копия последнего заказа. Эвхариус всегда оставлял себе одну копию, отчасти из гордости за сделанную работу, отчасти из осторожности, поскольку уже случалось, что ему забывали заплатить. Но тут выходило совсем другое. У печатника задрожали руки, когда он взял книгу. Ох уж этот граф со своей безумной затеей созвать совет мудрецов всех конфессий, да еще не где-нибудь, а в Риме, и без разрешения Папы! На такое не осмелился бы даже последний византийский император! Ясное дело, в Риме все стало известно еще до того, как копии разошлись. Первым, кого начали разыскивать, стал он, еврей Зильбер Франк, печатник.

Ему уже виделось, как закроют типографию, а его бросят в тюрьму замка Сант-Анджело, станут там пытать и обвинять в разных гнусностях.

Он сознается во всем, что они захотят: что осквернил облатку, плевал на распятие, а на Пасху проливал кровь невинных младенцев. Короче, он кончит, как кончил его брат, даже хуже, потому что его сожгут живьем. А может, ему суждено сгинуть в какой-нибудь клоаке, не удостоившись даже погребения.

Бедный Эвхариус, для него теперь все кончено, а его жена и дети отправятся в изгнание и умрут с голоду. Потому что после него ничего не останется: что не сожгут, то конфискуют. Что же это за Бог такой, что предписывает грабить и убивать Своим именем? И все-таки подобным образом некоторые добиваются мирской славы и вечного спасения, а такие, как он, обречены на вечный ад на земле и на небесах.

— За что, граф? Ну за что я должен платить? За мою преданность вам? За умелую работу? Адонаи, Адонаи, ты покинул меня, и поделом мне, ибо я предал тебя. Сжалься надо мной, Адонаи! Спаси жалкого раба твоего. И ты, граф!.. Ведь ты с Ним накоротке, замолви за меня словечко!