Филипп Ванденберг - Сикстинский заговор

– Вам не следовало принимать это дело близко к сердцу, – резко прервал больного Касконе. – Микеланджело мертв уже четыреста лет. Он был великим художником, но отнюдь не теологом. Разве мог он хранить какую-то тайну?

– Этот человек был рожден в эпоху Ренессанса. В те времена искусство служило Церкви. Что из этого следует, не мне вам объяснять. Более того, Микеланджело родился во Флоренции, которая во все времена порождала грехи.

– Федрицци следовало сразу стереть эти символы, как только он обнаружил первые из них. Теперь слишком многие посвящены в тайну. Но мы придумаем им толкование, и дела Ватикана будут у всех на устах.

– Брат во Христе, вам так же, как и мне, известно, что Церковь наша покоится не только на гранитном фундаменте. В некоторых местах проступает и песок…

– То есть вы всерьез верите, – возмущенно перебил его государственный секретарь, – что художник, умерший четыреста лет назад, с которым, что общеизвестно, обошлись не слишком церемонно, может мстить Святой Церкви при помощи букв, обнаруженных на каких-то фресках?

Еллинек сел.

– Во-первых, речь идет не о каких-то фресках, брат во Христе, а о фресках Сикстинской капеллы. Во-вторых, Микеланджело Буонарроти, хотя и умер, вовсе не мертв. Этот художник живет – в памяти людей он живее, чем во времена его физического существования. И в-третьих, я считаю, что, ненавидя папу и Святую Церковь, он готов был использовать любую возможность, какая только могла представиться такому человеку, как он. И я говорю это со знанием дела.

– Ваше Высокопреосвященство, мне кажется, что пребывание в секретном архиве ночи напролет пагубно отражается на вашем здоровье.

– Брат во Христе, но ведь это же вы поручили мне разобраться в деле. А оно так увлекло меня, что я с удовольствием пожертвую ему пару часов сна. Над чем вы смеетесь, государственный секретарь?

Касконе покачал головой:

– Я просто не могу поверить в то, что восемь простых букв, которые ввиду досадной случайности были обнаружены при восстановлении фресок, могут потрясти римскую курию.

– Так случалось, брат мой, что, казалось бы, и более незначительные мелочи имели самый неприятный резонанс за стенами Ватикана.

– Попробуем вообразить еще раз: что может произойти, если завтра Федрицци станет обрабатывать буквы средством, которое их просто уничтожит?

– А вот я расскажу вам. Во всех газетах появятся сообщения о том, что Ватикан уничтожает произведение искусства. Более того, будут выдвигаться предположения о том, что скрывалось за буквами, и о том, что же заставило курию уничтожить надпись. Затем появятся ложные пророки, которые будут извращать толкование надписи, и вред от ее уничтожения, следовательно, будет гораздо больше, чем если она останется нетронутой.

Во время разговора Еллинек разжал кулак и показал скомканный листок:

– Я уже занялся расшифровкой надписи.

Касконе подошел ближе и взглянул на листок:

– Ну?…

– А – I – F – А – Atramento ibifeci argumentum.

– Начало звучит не слишком оптимистично. – Касконе был, видимо, задет. До сих пор он не придавал этому делу большого значения. Сейчас государственному секретарю приходилось всерьез спросить себя, не изобразил ли и вправду Микеланджело на своде Сикстинской капеллы страшное послание, угрожающее Церкви. Касконе задумался и затем сказал:

– И чем вы докажете верность своего толкования?

– В данное время я ничего не могу доказать хотя бы потому, что мне понятно толкование только части надписи. Но уже первая моя догадка доказывает, насколько опасной для Церкви может стать эта надпись.

– Что же вы предлагаете делать, Ваше Высокопреосвященство?

– Что делать? Скажу вам как брат брату: мы обречены на то, чтобы использовать именно те средства, которыми пользовался флорентиец. И если он был связан с дьяволом, нам тоже придется воспользоваться подобными услугами.

Касконе перекрестился.

Вечером темно-синий «фиат» кардинала Еллинека остановился перед палаццо Киджи. Древнее здание имело давнюю историю, но так как имя его создателя, как и очень многое в городе, ушло в небытие, оно было названо в честь банкира Агостини Киджи. На сегодняшний день в историю здания вписывалась страница о спорном наследстве, в результате чего оно было поделено на несколько частей, сдававшихся по высоким арендным ставкам. Шофер, одетый как священник, открыл дверцу машины, и кардинал, выйдя, направился к незаметному боковому входу, у которого была установлена видеокамера. Домоправитель Аннибале улыбкой приветствовал кардинала в полумраке темного вестибюля. Он был неверующим, но два года назад, когда кардинал поселился во дворце, не моргнув глазом произнес: «Слава Богу!» Кардинал знал, что помимо того, что Аннибале был домоправителем, он еще подрабатывал менялой. К тому же он участвовал в мотокроссах и был членом КПИ. [47]