Вадим Кожевников - Щит и меч. Книга вторая

Лансдорф уже давно искал возможность переместиться из «штаба Вали» в Берлин, так как полагал, что там найдет более эффективное и безопасное применение своим способностям. Поэтому приезд Горфельда был ему на руку, ибо через него он решил напомнить о себе Гиммлеру, надеясь, что тот, возможно, сочтет своевременным вернуть его туда, где сейчас делается политика.

Иоганн выполнял возложенные на него поручения с неуклонной точностью, которая соответствовала четкому стилю работы всего аппарата абвера. За это время обстановка на фронтах сложилась столь неблагоприятно для вермахта, что потери, понесенные недавно в России, было уже невосполнимы. Нарастало недовольство среди союзников Германии. Бомбардировки немецких городов приобретали все более разрушительный характер. Однако Иоганн с изумлением наблюдал, что, вопреки всему этому, сотрудники «штаба Вали» ведут себя так, будто самое течение времени и дух его не подвержены никаким влияниям извне.

Какие бы ни происходили бури в безбрежном океане фронта, островок «штаба Вали», гарнизон его жил по раз и навсегда установленному распорядку и люди мыслили так же, как мыслили год назад. Здесь считалось доблестью, некиим особым шиком игнорировать все, что не имело отношения к прямым служебным обязанностям.

И если следователи из отеля «штаба Вали III» в первые дни войны, вербуя в концлагерях заключенных, с механической точность доказывали им, почему Германия станет властительницей мира, а Советский Союз рухнет под ударами доблестных сил вермахта, то и теперь они с той же механической точностью повторяли прежнюю аргументацию, не пытаясь ни на йоту приспособить ее к изменившейся обстановке.

Вначале Иоганн чуть было не впал в заблуждение, считая эту механическую аргументацию плодом пропагандистской догматики, приписывая ее чиновничьему безынициативному педантизму. Но потом он понял, что дело тут гораздо сложнее и корни надо искать в той почве, которая питала стиль и дух империи.

Поражение на Восточном фронте вызвало еще большую активность всех карательных и сыскных служб рейха, направленную против самих же немцев.

Поэтому даже сотрудники абвера — доверенные люди империи — не решались «обрабатывать» агентуру в соответствии с изменившейся обстановкой. Ведь сам факт констатации сотрудником абвера изменения обстановки на Восточном фронте мог быть обращен против него, как свидетельство неверия в победу. А это преступление, равно как и малейшие сомнения в непогрешимости фюрера, жестоко каралось.

И если что и изменилось в поведении рядовых сотрудников «штаба Вали», то заметно это было только в том, что теперь они публично, с показным пылом, состязались между собой в выражении преданности фюреру и предсказаниях победы в самые ближайшие сроки.

Но когда эти давно приноровившиеся друг к другу люди разрабатывали план операции для очередной группы, засылаемой в советский тыл, они трудились с необычайной тщательностью и всеохватывающей предусмотрительностью. И Вайс понимал, насколько теперь трудно, вернее, почти невозможно было бы предотвращать подобные операции, если бы он своевременно, действуя с величайшей осторожностью, не расставил во многих звеньях штабной работы «Вали» своих людей.

Даже в сапожной мастерской у Вайса был свой человек. И подковку на каблук к трофейному советскому кирзовому сапогу он прибивал под определенным углом, чтобы след этого сапога был для советского следопыта-контрразведчика уликой того, что здесь проходил преступник.

С помощью несостоявшегося курсанта — заключенного № 740014 — Вайсу удалось найти верных людей среди партии лагерников, прокладывающих траншеи для телефонного кабеля к одной из ставок на Восточном фронте. Они сделали подкоп под этот кабель, соорудили нечто вроде блиндажика, где, как в могиле, обложенной дерном, долгое время скрывался наш связист, заброшенный сюда для того, чтобы подключать свой аппарат к кабелю, соединяющему ставку на фронте с рейхсканцелярией в Берлине.

Но каждый свой шаг, слово, поступок Иоганн теперь, как никогда раньше, должен был особенно тщательно контролировать в сгустившейся атмосфере слежки и недоверия, которая столь ощутимо нависла над головами всех без исключения немцев. Даже тех, кто имел особые заслуги перед рейхом и ранее не раз проявил бесстрашие, когда приходилось собственноручно применять самые изощренные способы быстрейшей ликвидации людей.

Теперь даже такие «мастера» своего дела теряли самообладание и не могли унять дрожь в пальцах, если кто-нибудь из их же сотрудников ехидно осведомлялся: