Макс Коллинз: Сделка

Раз – схватил он меня!

– Ваши глаза тяжелеют, тяжелеют, тяжелеют, вы крепко, крепко засыпаете, крепко, крепко, крепко засыпаете, вы спите, глаза закрыты, закрыты, вы крепко засыпаете, засыпаете, вы полностью расслаблены, крепко спите... спите... спите, сейчас вы крепко спите, нет страха, нет волнений, нет страха, нет волнений, вы крепко, крепко спите...

Я был в темноте, но его руки и его голос вели меня.

– А теперь сядьте на стул, который стоит за вами, сядьте на стул, который стоит за вами. Я сел.

– Откиньтесь назад.

Я откинулся.

– А теперь наклонитесь вперед и крепко, крепко спите. Наклоняйтесь вперед и засыпайте крепче и крепче. А теперь я ударю вашу левую руку, и она будет твердой, как стальной прут, а вы засыпаете, засыпаете...

Моя рука, как бы сама по себе, напряглась и выпрямилась.

– Вы продолжаете спать, спать. Ваша рука твердая.

Я почувствовал, как он дотронулся до моей руки, пощупал ее.

– Ее нельзя согнуть и расслабить. А теперь я дотронусь до вашей макушки, дотронусь до вашей макушки, и эта рука расслабится, а правая станет твердой. Вы спите, крепко спите.

Он легко дотронулся до моей макушки; моя левая рука расслабилась, а правая поднялась, как для фашистского приветствия.

– Ваш сон глубже и глубже. Теперь я дотронусь до этой руки, и мой палец будет горячим, вам будет невыносимо больно.

Обжигающая боль! Как раскаленная шрапнель!

– Ваша рука напряжена. А теперь, когда я дотронусь до вашей руки, боль исчезнет. Все будет хорошо.

Боль ушла, ничего не осталось.

– Ваша рука теперь расслаблена, а вы спите, спите, спите... Вы глубоко спите. Вспоминайте. Вспоминайте. Вспоминайте Гуадалканал. Вспоминайте Гуадалканал. Вы можете вспомнить. Все. Вы можете вспомнить все. Вспоминайте Гуадалканал. Вы все ясно видите. Вы все помните, все до мельчайших подробностей. Расскажите мне вашу историю. Расскажите мне вашу историю, Нат.

Сквозь туман я мог различить его, остров. «Этот остров», как мы вскоре начали называть его. За красноватым закатным светом открывалась волшебная картина земли. Тихоокеанский рай, раскинувшийся перед нами, манил нас: на кобальтово-синих волнах плескалась сирена; зазывающие и дразнящие кокосовые пальмы танцевали на ветру грациозный танец.

Даже тогда мы знали, что нас обманывают. Но через месяц службы на Паго-Паго – этой неплодородной, гниющей, ничейной земле, которую мы стали называть «скалой» в честь Алькатраса, и в виду безрадостной перспективы, вырисовавшейся перед нами, – мы сами захотели проглотить приманку.

– Это похоже на Таити или на что-то вроде этого, – сказал Барни.

Как и я, он сидел, облокотившись о перекладину; морской бриз приятно обвевал наши лица. Мы и все остальные из Компании "Б", второго батальона, восьмого полка. Второй морской пехотной дивизии, были, как сельди в бочку, набиты в корабль Хиггинса – десантное судно без аппарелей. А это означало, что скоро мы будем валять дурака за чайником на берегу, переправившись туда бегом по морской пене.

– Не валяй дурака, – сказал я ему. – Это все треп.

– Да не треп это, – вмешался в разговор парень, сидящий рядом.

Мы все знали, что дразнящий нас тропический рай на самом деле был местом самых кровавых сражений на театре военных действий в Тихоокеанском регионе. Мы, бойцы Второй морской пехотной дивизии, должны были сменить на боевом посту Первую дивизию, которая принимала участие в военных действиях с начала прошлого августа. Ее задачей было сохранить и удержать за нами поле Хендерсона – наш единственный аэродром на острове, названный в память погибшего в Мидуэе корпусного пилота. В дивизии были большие потери в людях и технике, вызванные столкновениями с япошками. Первая дивизия выдержала воздушную атаку, морское десантирование и сражение в джунглях, которое изобиловало массовыми атаками и потерями со стороны обезумевших, пьяных, готовых к самоубийству япошек. Мы также слышали о малярии, дизентерии и тропической лихорадке, поражающей наших товарищей. Об этой болезни говорили, что она особенно страшна для раненых. Судя по слухам, заболев, мы не могли оставить театр военных действий до тех пор, пока температура не подскакивала выше ста двух градусов по Фаренгейту.

Здесь не получают почту. Словом, это была гребаная зеленая преисподняя.

Я взглянул на Барни – не первой молодости пса, попавшего в ад войны.

– Еще одна хорошенькая мясорубка, – сказал я.