Ежи совсем пал духом; целыми днями он просиживал в мансарде как пришибленный, глядя в одну точку. Работать не мог, ни с кем не хотел разговаривать. Элек не был близок с младшими братьями и при всем желании не мог заменить ему Виктора. Скорее уж это могла сделать я – ведь я любила его всем сердцем и проводила с ним каждую свободную минуту.
Несколько недель спустя пришло сообщение: для переброски Ежи в Англию все готово. Но Ежи не хотел никуда ехать – все надеялся, что придет весточка от Виктора. Элек горячо уговаривал его уезжать, он считал, что в Англии брат втянется в работу и забудет о своем горе, вместо того чтобы чахнуть в Сецехове день ото дня. Но тот решил остаться.
Много воды утекло, пока Ежи наконец пришел в себя. Прошло больше года. Целыми месяцами я убеждала его вернуться к нормальной жизни – ведь у него есть я, мы любим друг друга, и это самое главное. В конце концов он сделал мне предложение; мы обвенчались в середине мая 1945 года, спустя неделю после капитуляции Германии.
Я была уверена; Виктора давно нет в живых. Но Ежи верил, что младшему брату удалось пережить войну. И он не ошибся: спустя несколько месяцев им с Теодором пришло через Красный Крест письмо от Виктора. Тот писал, что его арестовали в Варшаве во время уличной облавы, он сидел в трудовом лагере в Нордхаузене, а после прихода американских войск решил эмигрировать в Соединенные Штаты. Сейчас живет в Чикаго и с помощью польской диаспоры пытается там устроиться. Уговаривал Ежи приехать к нему, а обо мне ни словом не вспомнил.
Ежи хотелось уехать. Он говорил, что можно как-то прорваться в американскую зону, хотя в то время это уже было почти нереально: границы стерегла Красная Армия. Но я с самого начала была против; мне не хотелось, чтобы Ежи снова стал тенью брата, не хотелось делиться им с Виктором, я хотела, чтобы он прежде всего был моим мужем. В конце концов Ежи отписал брату, что предпочитает остаться в Сецехове. Думаю, если бы не я, он наверняка рискнул бы.
Тем временем в стране становилось хуже и хуже; эйфория, наступившая сразу после освобождения, скоро прошла, и люди начинали все яснее осознавать, что послевоенная Польша будет совсем иной, чем та, которую они помнили и о которой годами мечтали под оккупантами. Ясно было, что властью, полученной на блюдечке от русских, коммунисты ни с кем делиться не станут. Хотя Армия Крайова [5]самораспустилась еще до капитуляции Германии, большинство ее участников не сдали оружия; тех, кто думал, что все образуется, отрезвили систематические аресты и процесс над лидерами польского подполья в Москве. Во многих районах страны партизаны еще оставались, хотя против милиции и НКВД у них не было никаких шансов – в том числе и под Сецеховом. Секретная фабрика, основанная Виктором и Ежи, продолжала выпускать боеприпасы, а Ежи регулярно ездил в Варшаву на встречи с военными, которые руководили Сопротивлением.
Девятого февраля 1946 года он снова поехал в столицу, и там его арестовали прямо на вокзале. Коммунисты начали тогда новый виток репрессий с участием армии, милиции и Управления безопасности. Задержанных судил как предателей военный трибунал, их приговаривали или к смерти, или к строгому режиму. Я уже не надеялась, что увижу мужа, и совсем пала духом, не зная, что и делать. От Теодора никакой поддержки не было – он впал в тяжелую депрессию, даже не вставал с постели, а со мной общался через Станислава.
Разумеется, я тогда искренне жалела, что не согласилась на отъезд, – быть может, нам бы удалось добраться до Америки и там устроиться, а так Ежи гнил в тюрьме и ждал приговора. Я молилась не о том, чтобы его выпустили – это было нереально, – а чтобы его хотя бы не убили.
Спустя шесть недель после того, как Ежи арестовали, ко мне пришел незнакомый мужчина. Я думала, это сексот, и не хотела с ним разговаривать, но он очень просил его выслушать и никому не повторять того, что от него услышу. А затем сказал невероятную вещь. Ежи сидит в Варшаве, в тюрьме на Мокотове, [6]но через три дня его выпустят и сразу перебросят на Запад. И если я хочу ехать с ним, то должна в ближайший вторник с утра ждать напротив тюрьмы. У меня была масса вопросов, но мужчина заявил, что по соображениям безопасности не может мне открыть ничего больше. Или я хочу быть вместе с Ежи, или нет. Из вещей он мне разрешил взять с собой только один чемодан. Я все еще не совсем ему доверяла, но в назначенный день все же отправилась в Варшаву.
На Раковецкой долго ждать не пришлось. Уже в восемь утра железная калитка в воротах отворилась, и вышел Ежи. Едва я успела перебежать через улицу и кинуться ему на шею, как рядом с нами со скрипом затормозило черное авто. Дверца справа от водителя распахнулась, и оттуда выскочил мужчина, уже знакомый мне по Сецехову.
Читать дальше