Филип Керр - Реквием по Германии

– Вы говорите как политик.

– Политика... – Он улыбнулся устало, как будто предмет разговора был для него слишком детским, чтобы его обдумывать. – Просто интермедия на фоне основного представления.

– То есть?

– Коммунизм – против свободного мира, значит, капитализм становится нашей единственной надеждой противостоять советской тирании, надеюсь, вы согласны?

– Я иванам не друг, – сказал я, – но и у капитализма есть свои недостатки.

Но Кениг едва слушал.

– Мы вели не ту войну, – продолжал он гнуть свое, – не с тем врагом. Нам следовало воевать с Советами, и только с Советами. Американцы это уже поняли. Они знают, какую совершили ошибку, предоставив русским свободу действий в Восточной Европе. И они не намерены позволить Германии или Австрии идти тем же путем.

Я потянулся к струе горячего пара и устало зевнул. Кениг начинал меня утомлять.

– Видите ли, – сказал он, – моей компании мог бы пригодиться человек с вашим талантом, с вашим прошлым. В какой части СС вы служили? – Заметив удивление на моем лице, он добавил: – У вас под рукой шрам. Без сомнения, вы предпочли удалить эсэсовскую татуировку, опасаясь попасть в плен к русским. – Он поднял свою руку, продемонстрировав почти такой же шрам у себя под мышкой.

– Я служил в военной разведке, Абвере, когда закончилась война, – объяснил я. – Не в СС. Это было гораздо раньше.

Но он был прав насчет шрама, который остался после мучительно болезненного ожога, полученного от выстрела из автоматического пистолета, который я произвел себе под мышку. Выбирать не приходилось. Слишком велик был риск погибнуть от рук НКВД в случае пленения.

Сам Кениг не стал объяснять, почему он ликвидировал свою татуировку. Вместо этого он продолжал конкретизировать свое предложение о работе.

Мне, похоже, повезло гораздо больше, чем я надеялся, но все-таки следовало быть осторожным: прошло всего пять минут с тех пор, как он почти обвинил меня в сговоре с капитаном Руставели.

– Я не против поработать на кого-нибудь еще, – без особого рвения согласился я, – но в настоящее время мне нужно закончить одно дельце. – Я пожал плечами. – Может быть, потом... кто знает? Но в любом случае – спасибо.

Казалось, он совсем не обиделся, что я отклонил его предложение, а только философски пожал плечами.

– Где я смогу вас найти, если надумаю?

– Фрейлейн Хартман в казино «Ориентал» знает, как связаться со мной. – Он взял сложенную газету, лежавшую у его бедра, и передал мне. – Когда выйдете, осторожно разверните. Там два банкнота по сто долларов, чтобы откупиться от ивана, и один – вам за труды.

В этот момент он застонал и схватился за голову, оскалив зубы, ровные, как ряд крошечных молочных бутылочек. Увидев мои поднятые брови и приняв их вопрошающий вид за сочувствующий, он объяснил, что с ним все в порядке, просто ему недавно поставили две вставные челюсти.

– Кажется, никогда не смогу привыкнуть к тому, что они у меня во рту, – посетовал он и скользнул языком, напоминающим слепого, еле ворочающегося червяка, вдоль верхнего и нижнего ряда своих зубов. – А когда я вижу себя в зеркале, то, кажется, мне в ответ улыбается какой-то совершенно незнакомый человек. Очень печально, – вздохнул он и расстроенно покачал головой. – Действительно, жалко. У меня всегда были отличные зубы.

Он встал, поправил простыню на груди, а затем пожал мне руку.

– Было большим удовольствием познакомиться с вами, герр Гюнтер, – сказал он с легким венским шармом.

– Нет, это для меня было удовольствием, – ответил я.

Кениг усмехнулся:

– Мы еще сделаем из вас австрийца, мой друг.

Затем он скрылся в пару, насвистывая все тот же сводящий с ума мотив.

Больше всего на свете жители Вены любят «уютно посидеть». Они стремятся достигнуть этого веселого состояния в многочисленных барах и ресторанах под аккомпанемент музыкального квартета, состоящего из контрабаса, скрипки, аккордеона и цитры – странного инструмента, напоминающего пустую коробку из-под шоколадных конфет с тридцатью или сорока струнами, которые перебирают пальцами, как у гитары. Для меня эта вездесущая комбинация воплощает все то фальшивое, что есть в Вене, например, тошнотворно сладкую сентиментальность и преувеличенную вежливость. Это действительно заставляло меня чувствовать себя уютно. Однако уют был такого рода, который вы могли бы почувствовать после того, как вас набальзамировали, уложили в свинцовый гроб и аккуратненько поместили в одном из мраморных мавзолеев на Центральном кладбище.