Филип Керр - Реквием по Германии

Я улыбнулся про себя. Единственный второй язык, на котором англичанин сможет когда-либо сносно говорить, – это язык бюрократии.

Штаб-квартира международного патруля была расположена в старинном дворце, который находился на расстоянии полета брошенного окурка от Оперного театра. Грузовик остановился у входа, и нас сквозь огромные стеклянные двери ввели в холл, оформленный в стиле барокко. Вездесущие каменотесы Вены на славу здесь потрудились: всюду возвышались многочисленные атланты и кариатиды. Мы поднялись по лестнице, широкой, как железнодорожная колея, прошли мимо урн и бюстов давно забытых дворян, миновали пару дверей, которые были длиннее ног циркового великана, и оказались внутри лабиринта кабинетов со стеклянными стенами. Русский капрал открыл дверь одного из них, впустил нас туда и приказал ждать.

– Что он сказал? – спросила фрейлейн Хартман, едва он закрыл за собой дверь.

– Он приказал ждать.

Я сел, зажег сигарету и оглядел комнату: письменный стол, четыре стула, а на стене – большая деревянная доска объявлений, какие можно увидеть около церквей, однако эта была на кириллице, с написанными мелом колонками цифр и имен, озаглавленных: «Разыскиваются», «Пропавшие», «Угнанные машины», «Срочные сообщения», «Часть I. Приказы», «Часть II. Приказы». В колонке, озаглавленной «Разыскиваются», значилось мое собственное имя и имя Лотты Хартман. Русский любимец Белински постарался на славу, придав аресту невероятную убедительность.

– Вы не знаете, в чем дело? – спросила Лотта нервно.

– Нет, – солгал я. – А вы?

– Нет, конечно нет! Тут, должно быть, какая-то ошибка.

– Очевидно.

– Вы, похоже, совсем не беспокоитесь. Или, может, просто не понимаете, что это русские приказали нас сюда привезти.

– Вы говорите по-русски?

– Конечно нет, – сказала она нетерпеливо, – но американский полицейский, который меня арестовал, сказал, что действует по требованию русских и сам понятия ни о чем не имеет.

– Ну, иваны ведь председательствует в этом месяце, – сказал я задумчиво. – А что сказал француз?

– Ничего. Он в основном пялился на меня спереди.

– Еще бы, – улыбнулся я ей, – есть на что взглянуть.

Она ответила мне саркастической улыбкой:

– Признаться, я не думаю, что они привезли меня сюда, чтобы увидеть дрова, сложенные перед хижиной. А вы? – Говорила Лотта с явной неприязнью, но тем не менее приняла предложенную мной сигарету.

– Мне кажется, лучшей причины не найти.

Она чертыхнулась вполголоса.

– А ведь я вас видел, – сказал я. – В «Ориентале».

– Вы кем были во время войны – воздушным наблюдателем?

– Будьте умницей. Может, я смогу вам помочь.

– Сначала помогите самому себе.

– Да уж в этом будьте уверены.

Наконец дверь кабинета открылась, и в комнату вошел высокий плотный офицер Красной Армии. Он представился капитаном Руставели и занял место за столом.

– Послушайте, – потребовала Лотта Хартман, – не могли бы вы объяснить, почему меня привезли сюда среди ночи? Что, черт возьми, здесь происходит?

– Всему свое время, фрейлейн, – ответил он на безукоризненном немецком. – Пожалуйста, садитесь.

Она тяжело опустилась на стул рядом со мной и стала угрюмо его разглядывать. Капитан посмотрел на меня:

– Герр Гюнтер?

Кивнув, я сказал ему по-русски, что девушка говорит только на немецком.

– Я покажусь ей более впечатляющим сукиным сыном, если мы с вами будем придерживаться языка, которого, она не понимает.

Капитан Руставели в ответ холодно на меня посмотрел, и на мгновение я запаниковал: неужели что-то не получилось и Белински не смог объяснить этому русскому офицеру, что наш арест был сфабрикован?

– Очень хорошо, – сказал он после продолжительной паузы. – Тем не менее нам все-таки придется изображать допрос. Могу ли я взглянуть сначала на ваши бумаги, герр Гюнтер? – По акценту я признал в нем грузина. Совсем как товарищ Сталин.

Я полез во внутренний карман пиджака и передал ему удостоверение личности, в которое по совету Белински вложил два стодолларовых банкнота, пока сидел в грузовике. Руставели как ни в чем не бывало опустил деньги в карман брюк. Краешком глаза я увидел, что у Лотты Хартман челюсть отвалилась до колен.

– Очень щедро, – пробормотал он, крутя мое удостоверение волосатыми пальцами. Затем он открыл папку с моим именем на ней. – Хотя совершенно ни к чему, уверяю вас.

– Подумайте о чувствах девушки, капитан. Вы же не хотите, чтобы я пошел против ее предрассудков, не так ли?