Ирина Глебова - Выстрел в мансарде

– А вы-то, – спросил Дмитрий, – почему сразу узнали сестру, как только я назвал?

– Радзилевская Ванда была лучшей подружкой сестры, одноклассницей. Женя у нее научилась говорить по-польски, слегка, конечно. Семнадцати лет Ванда утонула в Днестре, и больше таких близких друзей у Жени не было. Я как услышал эту фамилию, сразу понял – она! Женя ведь тоже, я уверен, сразу узнала меня, как только прочитала «Вильгельм Мейстер».

Митя подошел к распахнутому окну, глянул на тюремный двор, пыльный, с чахлыми деревьями. Стена, будка часового. Он оглянулся. Бледный юноша, почти мальчик, полулежал, прикрыв глаза. Да, то описание в газете было точным. Он представил, как наткнулась на него случайно девушка, узнала брата, ужаснулась, что-то поняла... Что?

– Что? – повторил он свой вопрос Вальтеру. Тот устало открыл глаза, вяло усмехнулся.

– Ясно, что. Дитрих, видимо, говорил ей, что знает, где я, скрывает меня, помогает. И этим держал ее около себя, заставляя какие-то сведения доставать. А тут вдруг она читает газету, узнает меня, понимает, что все – обман...

Вальтер замолк, приложив к губам платок. А Митя вновь увидел: Женя оглядывается, смотрит прямо на него, ее губы что-то шепчут. В одной руке у нее пистолет, в другой – белый газетный листок...

Пора было уходить. Стараясь говорить мягче, Дмитрий сказал арестанту:

– Мне придется сообщить в жандармское управление, что вы – Вальтер Штоль, объявленный в розыск по делу об аккерманском десанте. Но я буду просить о снисхождении к вам – вы серьезно больны.

Юноша молчал, и Дмитрий с внезапным раздражением добавил:

– Вы сами во всем виноваты!

Медленно Вальтер повернул к нему голову, глаза блеснули:

– Легко вам, русскому по рождению, живущему в России, быть русским патриотом!

Митя шел домой через Театральную площадь. Знакомый путь: уютный скверик, прохладная аллея... Да, стойкая прохлада сменила изнуряющую жару, и буквально за несколько дней люди забыли свои недавние мучения и жаловались на то, что слишком быстро кончается лето. И верно: листья на деревьях пожухли раньше времени, выгорели, уже шуршали под ногами, тополя и липы по-осеннему отливали золотом. Лето на исходе. Еще неделя, и начнутся занятия в академии. Соберутся ребята, да не все. Кто-то на фронте, а кто-то – есть и такие, – кто бросил учебу и в нынешних новомодных партиях по заграницам газеты выпускает, да митингует, да к бунту зовет людей... Какое время тревожное! Что-то будет...

Митя присел на лавочке в конце аллеи – там, где она выходила на шумную улицу. На другой стороне этой улицы – его дом, уже виден. Хорошо, что окна мансарды выходят во двор. Машины, конные экипажи, поток людей... Шум стихает только к ночи – ведь это главный проспект большого города. А у него в мансарде тихо. Он остался жить там же, хотя поначалу думал: «Ни за что!» А теперь иногда проходил мимо бывшей Жениной комнаты, даже не подумав о Жене. Впрочем, там уже жила молодая супружеская пара, не отягощенная, по-видимому, предрассудками...

Еще до возвращения Дмитрия из Саратова, после его спешного телеграфного сообщения, поручик Реутов был арестован. А когда сразу с вокзала Дмитрий пришел в полицейскую управу, Викентий Павлович с гордостью представил его разыскным офицерам:

– Ваш будущий коллега. Такого матерого зверя затравил – одного из асов немецкой разведки! Вот это дебют!

Потом, уже наедине, он и поругал племянника:

– Был у тебя, дружок, один крупный промах. Еще когда Калугину убили, и ты об этом узнал, требовалось сразу рассказать о том, что видел Усова и Реутова вместе за час до убийства. Ведь ты же криминалист, как можно о таком факте не подумать!

– Я, дядя, только после смерти Жени многое увидел словно в другом свете, да и просто вспомнил то, казалось, даже не замечал.

Но Петрусенко с ним не согласился:

– Ты сыскной работник! Пусть еще студент, но уже и специалист. Непростительно тебе не делать очевидных выводов. Если б сразу после убийства розыск узнал этот факт, Усова допросили бы, да и независимо от его ответов поручиком заинтересовались бы, стали бы проверять. И кто знает, может быть, твоя знакомая осталась бы жива. Periculum est in more. Промедление смерти подобно...

Заметив, как Митя побледнел, Викентий Павлович приобнял его за плечи:

– Впрочем, уповать на «если бы» – дело пустое. А вот заслуга твоя велика. Агент это опытнейший. Он, конечно, не Дитрих Лаберниц, но будем называть его так. Им теперь занимается жандармское управление – политические дела по их части.